Личный номер 777 - Игорь Поль

— Я так и понял, сержант. Я тоже пошутил.

Шее Брука было только больно, зато у Вирона вид был такой, словно его при всех сунули головой в унитаз. Глубокий рубец на его челюсти покраснел так, что стал похож на полоску раскаленного металла.

— Санин, отставить рапорт!

И тут же, без всякого перехода, взводного сержанта вновь охватил припадок бешенства. Вирон с присвистом выпустил отравленный воздух, повернулся на каблуках и ворвался в палатку. Было слышно, как гремят расшвыриваемые тумбочки.

— Командир отделения! Где койка этого идиота? Эта? Сам вижу, что эта! Белье уложено неправильно! Мыло не на месте! Бритвенный прибор мокрый. Пол в пыли! Одеяла не по ранжиру! У вас тут не спальное место, а вонючий свинарник!

— Я разберусь, сержант, — бесцветным голосом ответил Санин.

С грохотом пнув тумбочку, Вирон вырвался на свет, подобно разъяренному носорогу из чащи, а потом содрал с головы кепи, скомкал его в кулаке и тихо, словно на остатках дыхания прошипел:

— Хочу напомнить вам, быдло, что это место не зря называется лагерем. Проволока тут кругом не зря. Никто вам тут не поможет. Никто, зарубите себе на носу! Запомните раз и навсегда, засранцы, — здесь вам не мамкин дом! Ни дома, ни мамки! Одна солдатня вокруг. И я над вами! Я! Над каждым поганым червяком! Кто забудет — в землю втопчу. Только дерьмо останется! Понятно?

— Да, сержант! — рявкнули новобранцы.

— А тебе, крестьянин, понятно?

— Сержант! Рядовому все понятно!

— Вы еще из мамки не вылезли, а я уже воевал! — крикнул Вирон.

При этих словах Санин бросил на взводного сержанта короткий взгляд.

— Фарадж — целый год, от звонка до звонка! Один остался. Один из целого взвода! Все полегли — и лейтенант тоже, — орал Вирон. — И все из-за таких уродов, как вы! А я вот выжил. Меня так просто не взять. Ясно?

— Да, сержант!

И вновь, как и после занятий в виртуальном тренажере, при слове «Фарадж», которое Вирон поминал к месту и не к месту, кожа Брука покрылась мурашками, как при ознобе.

— Я на таких ублюдков, как вы, насмотрелся досыта! — продолжал Вирон. — Тупые свиньи! Без гипноза ширинки не найдете. Под огнем ссытесь. На постах дрыхнете. В патрулях стираете ножки. — Он упер руки в бока и склонился вперед, поводя большой головой из стороны в сторону, так что стал похож на вожака обезьяньей стаи в угрожающей позе. — Здесь вам не Мероа, быдло. Это там вы — горожане. Пупы земли. Свободные граждане. А здесь вы просто деревенщина. Засранцы из захолустья. Ленивые, ни к чему не приспособленные засранцы. Все, поголовно. Только и годитесь, что в заморозку. Ясно вам?

— Да, сержант!

— Значит, всем все ясно? Ладненько. Тогда слушайте: я научу вас дисциплине, — сказал он зловещим тоном. — Среди вас завелась паршивая овца. А потому — три дня без посещения лавки. И после тестов — в санитарный наряд. Никакого личного времени. Все отделение. До последнего человека. — Вирон задохнулся, речь его превратилась в невнятные отрывистые реплики. — Все! Дерьмо! Жрать!

Он со скрипом повернулся на каблуках и утопал прочь разъяренным медведем.

— Вольно! — скомандовал Санин и последовал за Вироном. Но перед тем, как уйти, сержант обернулся, смерил Брука пристальным взглядом и распорядился:

— Навести порядок. Гор за старшего.

Брук, чувствуя на себе взгляды обвиняющих глаз, медленно вошел в палатку, заваленную разбросанными одеялами, наклонился, поднял тумбочку и рассеянно собрал свои вещи.

— Ну ты и крут, фермер! — воскликнул Пан. Но в голосе его напрочь отсутствовало восхищение.

— Да что за хрень! — произнес Бан Мун тоном горького сожаления. — Запретить лавку! У меня от уставной пайки кишки крутит! Что мне теперь, с голоду подыхать?

— А нам, значит, теперь говно месить? — спросил Людвиг. Ему никто не ответил.

Брук посмотрел на окно. Сквозь мутную пленку видна была ровная, пыльная, сожженная солнцем полоса безопасности. За пластиковую перекладину зацепилась невесть как попавшая в палатку сухая былинка. Брук машинально взял ее в руку.

Сквозь шум лагеря он услышал позади приближающиеся шаги, но продолжал стоять, не оборачиваясь, держа в руке злосчастную соломинку. Он ощущал гладкое, словно полированное, утолщение на кончике стебелька и смотрел в окно на зелень джунглей за ограждением.

— Что, навозная морда, — раздался позади голос Гора, — достукался? Добился своего?

Брук стоял, по-прежнему не оборачиваясь. Он видел, как строится на завтрак соседний, пятнадцатый, взвод; как перешучиваются и дурачатся солдаты, все проблемы которых заключаются лишь в слишком медленно текущих днях. Через неполный месяц они разъедутся по своим ротам и батальонам, а еще через год те из них, кто останется жив, с гиканьем и шутками побегут к ожидающим их челнокам, которые унесут их домой, на родину, к огням реклам, шумным городским барам и уступчивым девушкам.

«Все по-прежнему, — думал он. — Все сначала. Чертовы горожане никогда от меня не отцепятся».

Потом он заправил койку и отправился на построение.

* * *

Если постыдный недуг довел Твида до ненавистного ему тылового гарнизона, то у Сергея Санина дело обстояло диаметрально противоположно: благодаря своему тайному недостатку он ощутил вкус к войне, получил повышение и был направлен в самую гущу событий.

Дело было в том, что Санин не умел ориентироваться на местности. В народе его недуг именовался топографическим кретинизмом. У таких людей не развито пространственное воображение, причем с детства. В детстве Сергей не мог запомнить даже обратную дорогу из школы, и домой его обычно привозила сестра. На уроки географии и физики он шел как на каторгу. Черчение было для него сущей мукой. А когда курс геометрии сменился стереометрией, несчастный ребенок вообще перестал что-либо понимать.

В детстве Санин перепробовал множество упражнений для тренировки топографической памяти. Изучал карту района, потом брал в руки стило и старался нарисовать отрезок пути, по которому нужно пройти или проехать. Пытался научиться запоминать ориентиры. Ходил на прием к дорогому гипнотизеру. Ничего не помогало. План улиц оставался для него бессмысленной схемой. Ориентиры упорно не желали соотноситься друг с другом. В конце концов он просто привык сверяться с персональным электронным ассистентом, и проблема перестала его волновать.

Его призвали в девятнадцать, в то время, когда университетский тренер по боксу, под впечатлением успехов Санина на ринге, хлопотал за него в деканате. Университет промедлил с зачислением, и однажды погожим утром Сергей обнаружил себя в пехотном лагере. Какое-то время он питал надежду выступать за армейскую сборную, однако вместо спортивного зала неожиданно очутился на далеком Фарадже — на востоке архипелага Симанго, где десятилетиями шла непрекращающаяся междоусобная бойня.