В поисках Света - Игорь Калинаускас

Пожалуй, самое интересное в эти годы были каникулы, когда мы уезжали к моей бабушке в Новгородскую область. Там у меня был такой дядя Вася — муж моей тети Нюры. Замечательный мужик, хохол. Он был командиром пожарной части. Под его влиянием я гирю двухпудовую таскал… ну, это уже много позже. Вообще там много было — ездил на сенокос, видел настоящую деревенскую драку после танцев, с кольями. Очень много читал, просто запоями читал… странная у меня была способность — я читал очень быстро, и все запоминал при этом. Когда я приезжал на каникулы, мне сначала давали одну книжицу в библиотеке, потом через час я приходил за второй, потом библиотекарша проверяла, запомнил ли я, и давала сразу десять, потом я прочитывал всю полку. Тогда книжки в библиотеках делились по полкам: литература шестиклассников, семиклассников, ну потом она уже не смотрела, я так пачками брал, чтоб не бегать все время в библиотеку.

Первое сильное переживание — это книжка, которую я нашел у бабушки на чердаке, без обложки. Книжка, изданная во время войны, такая желтая, пожелтевшая бумага, и там были такие рассказы о мастерах своего дела. Два рассказа поразили меня на всю жизнь. Один о двух пожилых слесарях. Помню, что они все спорили: кто из них лучший, и весь завод в этом споре участвовал, а происходило все это на Урале во время войны. А моя мама, я выяснил, во время войны была на Урале, на танковом заводе работала. И вот суть дела: они решили устроить соревнования, чтобы выяснить наконец, кто лучше. Жюри там, инженеры всякие, и эти два работяги. Один сделал деталь какую-то сверхсложной конфигурации, которую никто на заводе даже и не взялся бы делать. Полный восторг. Второй достает из кармана небольшой металлический куб. Не помню, то ли восемь на восемь, ну, что-то такое — небольшой металлический куб. Начинают все смотреть, там шлифовка высшего класса, размерность с точностью до микрона, параллельность, ну, а тут все так просто: куб и куб. Там такая деталь, а тут куб. Потом мастер берет этот куб в руки, чего-то там делает, и куб распадается на, скажем, 8 частей сложного профиля. Он говорит: «Пожалуйста, сложите». И вся эта комиссия пытается сложить. Он никак не складывается, этот куб, он опять берет в руки, раз-раз — складывается. Там была такая степень точности, что только при температуре его рук можно этот куб сложить. Чуть выше, чуть ниже — все, куб не разбирался и не собирался. И я помню, что меня это очень сильно поразило, почему-то. Просто застряло во мне.

Второй рассказ из этой книжки, который я запомнил: танковый завод, привезли с проката броневые листы для танков, и один лист погнут. И пресса такого, чтобы его выпрямить, нет. А война, не выбросишь, и назад не отправишь. И вот там какого-то старичка пенсионера зовут выручить их. К нему приставляют молодого инженера, инженер ходит с кувалдой, а старичок ходит с молоточком и кусочком мела. Вот он первый день ходит, ходит — там постучит, там постучит, там постучит. Второй день пришел, начал стучать, и уже крестики ставит мелом, а молодой все записывает, фиксирует. На третий день он приходит, в трех местах постучал, одно место показывает, говорит: «Бей сюда, где крестик, кувалдой». Ну, молодой шмяк по этому месту, и лист как живой завибрировал и выпрямился. Я был просто потрясен. И мысленно все время возвращался к этим рассказам, пытался как-то представить себе, как это… сомневался, это быль или сказки. Просто такая вот книжечка про героев тыла. Потом опять так ничего особенного не помню. Потом помню, как в пятом классе осенью пошел в Дом пионеров поступать в драмкружок. Пришел, посмотрел, понял, что рано. Помню эту мысль — рано мне еще. И отложил. Рисовал, фотографировал, чем только не занимался. Учиться мне было легко. В начале учебного года я свежие, пахнущие типографской краской учебники просто читал от корки до корки. Память у меня лошадиная. И все эти годы болела голова. Иногда очень сильно, и тогда приходилось, чтобы воспринимать, что говорит учительница, ставить карандаш острием вверх и упирать в него голову, такую акупунктуру я сам себе делал. Помню, что иногда тихонько стучал головой об стенку, сзади, чтоб незаметно никому было. Но это как-то особенно меня не волновало тогда. В общем, такая серенькая жизнь, после этого впечатлений никаких не помню, сильных впечатлений аж до… Да, по-моему, я заканчивал 7-й класс… нет, это зимой было — я поскользнулся, упал, сломал ключицу. Второй раз, ту же самую, что и тогда. В этот раз все было нормально, уже медицина была более прогрессивная, я был весь в гипсе, вот так рука одна торчала… А, еще стоял на воротах за уличную команду футбольную, сломал кисть, отбивая мяч, приземляясь. Это все такая, серость… серость, жизнь такая, ничего особенного. Потом началось вдруг.

Пошел я в драмкружок, в Дом пионеров, с 7-го класса. И тут началась у меня тяга к совершению всяких антиобщественных поступков. Был у меня приятель, сын директора библиотеки Вильнюсского университета. Юра, звали его Гуля всегда почему-то, Гуля. И вот мы с Гулей занялись таким интересным делом — мы воровали цветы. Единственное, кого мы не трогали, — это сад человека, который выводил разные новые сорта. Его мы никогда не трогали. Мы достигли в этом фантастического совершенства. Вершиной было два поступка. Первый поступок: накануне какого-то школьного вечера я поссорился со своей подружкой — Леной Чистяковой. У нее одна нога была короче другой после полиомиелита. Мы с ней очень дружили, все думали, что у нас роман. А я приходил к ней — мы шли гулять. Она на свидание в одну сторону, я в другую, потом стыкуемся, и я ее сдаю родителям. Очень дружили, и помню, у них был такой домик, сад, под окнами стоял стол для пинг-понга, и мы под оперетты играли в настольный теннис, я тогда наизусть знал огромное количество оперетт. Она очень любила оперетты, проигрыватель стоял на окне, пластинки крутились, а мы играли в пинг-понг. И вот я ее чем-то обидел, мы поссорились, и я думаю: как-то надо извиниться. И мы с Гулей на площади Ленина, напротив КГБ, где в середине постоянно ходил милиционер вокруг памятника, с задней стороны, по-пластунски, с садовыми ножницами, вырезали 56 роз. На следующий день был школьный вечер. И вот когда между танцами пауза, девочки у одной стены, мальчики у другой сидят, Гуля ногой открыл дверь, и я с этим букетом через весь зал прошел, Ленке к ногам это все бросил, встал на колени и сказал: «Прости меня, пожалуйста, я тебе нахамил», развернулся и ушел.

Надо сказать, что это так подействовало на общественное мнение, что это стало первым серьезным наблюдением моим за жизнью социума. Ни на следующий день, никогда после, даже после того как я закончил школу, вечернюю уже, — ни один учитель, ни один школьник, даже одноклассник, ни разу, никаким образом не упоминал при мне это событие. И я тогда задумался: оказывается, можно совершить действие, которое будет как бы забыто, причем всеми. На следующий день я пришел к Ленке домой, и наша дружба продолжалась. И она ничего не сказала, самое интересное, об этом. Вот не было этого, не было. Вообще с цветами много интересных историй. Я был влюблен в одну девочку старше себя в драмкружке. Она так снисходительно ко мне относилась. А жила она в таком доме, что вот так дом, а вот так горка, т. е. с горки до ее окна было метров пять. Это уже была поздняя весна, тепло, и ночью мы вырезали пионы около Дома дружбы с зарубежными странами. Но мы все делали культурно — всегда у нас с собой были ножнички, мы ничего не ломали. И я ей в окно спальни через форточку накидал штук тридцать цветов. На следующей репетиции я ждал, естественно, реакции… «Это ты?» — «Может быть…» — гордо ответил я. Все. Это меня очень тоже… почему?