Метро 2033. Площадь Мужества - Наталья Ермакова

– Не, реально. Откуда ты тут взялся? – она присела рядом на корточки, чтобы заглянуть в глаза Федору. – Что это за развлекуха у вас: пропадать и появляться?

– А я че? Я ниче… – Царь отвел взгляд, потупился. – Это Дэн все, его приколы. Точнее, полковника. Они че-то там намудрили. А я че?..

– Другие вон че, и ниче. А я как че, так сразу вон че! – передразнила девушка Федора.

Сталкер в ответ несколько раз удивленно моргнул. Одну из любимых шуток Сони он, по всей видимости, раньше не слышал.

– Ты взрослый мужик, Федя, вот че. Не фиг все на Дэна и полковника валить, – добавила девушка уже без тени веселости. – Сам должен за свои поступки отвечать.

– Да отвяжись ты от меня! – взревел Царь. – Мы – люди подневольные. Мне сказали – я пошел! Все! А че я могу?! Приказ, блин, есть приказ!

Соня оставила сталкера в покое. Села обратно на кровать. Рядом с Димой ей казалось безопаснее. Девушка нашла недоеденную тушенку и принялась выковыривать из банки кусочки мяса.

Больше всего на свете Бойцовой не нравилось исполнять роль пешки в чужой игре. Пешки, чьи интересы никто не учитывал. Пешки, которую никто даже не ставил в известность относительно планов на шахматную партию.

К Денису Воеводину накопилось много, очень много вопросов. Неприятных вопросов.

И когда командир, наконец, появился в подвале, Соня не обрадовалась ему. На приветствие не отреагировала, смотрела строго, недобро.

– Пришло время объясниться, Дэн, – обратилась она к Воеводину.

Ночь 4 ноября – утро 5 ноября,

станция Площадь Мужества

Псарев спал плохо. Не помогали все известные способы, включая попытки считать воображаемых овец. Организм его, конечно, был сильно измотан марш-броском по рыхлому снегу. Но, видимо, не до такой степени, чтобы просто лечь и отключиться.

– Если не спится – считайте до трех. Максимум до полчетвертого, – ворчал Игнат, ворочаясь на жесткой койке. Но и юмор не спасал от мрачных предчувствий и опасений.

Тяжко, муторно было на душе.

Тревожные мысли роились в голове.

«Как там Димка с Соней? Ведь пропадут же ребята… Совсем еще зеленые. Одни, в пустом городе… Данила еще этот. Хрен его знает, правду говорит про Тертого или гонит. Может, веганский ублюдок. Может, нет…»

Псарев мало что знал о северной общине вообще и о Феликсе Ратникове в частности. Ходили слухи, что лидер северян работал до войны в органах правопорядка, и что на своих четырех станциях он установил почти диктаторский режим, прячась за спиной подставной фигуры – Председателя. Еще утверждали, что у Ратникова налажены связи с мутантами, живущими в деревне Мурино. А вообще жителей Большого метро мало интересовала жизнь обособленной общины. Гаврилов бы и не вспомнил о северянах, если бы не острая нужда в живой силе.

С особенным удовольствием караванщики и сталкеры, побывавшие во владениях Конфедерации, рассказывали о царящих там вольных нравах: каждому гостю мужского пола весьма настойчиво предлагали девушку для развлечения. Больше нигде проституция не процветала настолько явно.

«Вряд ли здесь творится какой-то особенный разврат, – размышлял Игнат, слушая рассказы товарищей. – Просто община решает демографические проблемы…»

Грядущая встреча с Ратниковым немного тревожила Псарева. Здесь, на севере, власть Ратникова была почти абсолютной. Жизнь Игната находилась сейчас целиком и полностью в руках загадочного местного Наполеона. В кармане Пса остался пропуск высшей категории, дававший право беспрепятственного прохода через любые таможни. Солдаты, забравшие письмо, скорее всего, нащупали и пропуск, но отбирать не стали. Видимо, просто не придали бумажке значения. Так что козырять документом смысла не имело.

«А я ведь даже не знаю, что написано в письме, – в голове сталкера зашевелилась запоздалая тревожная мысль. – Трудно, что ли, было вскрыть и прочитать?.. Что накалякал Гаврилов? Вдруг что-нибудь резкое? С него станется. И теперь я огребу проблем… Еще этот хрен за стеной. Как же охота кому-нибудь в морду дать. Особенно этому ублюдочному Даниле».

– Слышь, ты! – крикнул Игнат, обращаясь к соседней камере. – Спишь, товарищ препод? А мы вот учим сопромат, хе-хе-хе.

Лже-караванщик не отозвался.

– Молчишь? Ну и молчи, ушлепок.

Игнат пару раз стукнул в стену кулаком, чтобы нарушить сладкий ночной сон товарища по несчастью, но потом оставил Данилу в покое. Принцип «если тебе плохо, испорть жизнь другому» был Игнату глубоко противен, хоть он и встречал немало людей, которые именно так и поступали.

Поняв, что валяться на жесткой койке никакого смысла нет, Пес встал и принялся ходить туда-сюда по камере, то и дело налетая на стены. Затормозить вовремя в темноте получалось не всегда. Один раз Игнат налетел на поганое ведро и едва не расплескал содержимое.

«Опять я в камере, опять под замком. Это, блин, начинает доставать. Скоро так привыкну к тюрьме, что на воле и жить не смогу», – размышлял сталкер и промурлыкал себе под нос: – Век воли не видать, вашу мать. Ауч!

Он задумался и в очередной раз налетел на стену.

От прогулок по камере пришлось отказаться.

Сталкер снова растянулся на кушетке.

– Сижу за решеткой в темнице сырой, вскормленный в неволе орел молодой, – запел Игнат. В качестве аккомпанемента он ритмично постукивал костяшками правой руки по бетонной стене.

«Интересно, как там моя черноокая? Алиска, то есть, – подумал сталкер, допев до конца, и сам же ответил себе: – Небось, волнуется. И одному богу известно, когда я отсюда выберусь…»

– Одному богу, – повторил Игнат вслух. – Одному богу. Я же вроде бы верю в него. Не то чтобы прям сильно-сильно, но верю. Или уже нет? – сталкер на какое-то время задумался, а потом мысленно переделал под себя старую хохму: «Игнат решил не верить в бога. Но чтоб был плавным переход, он в понедельник начинает ему слегка не доверять».

Псарев прыснул в кулак. Шутка пришлась ему по душе. Но настроение не улучшилось.

Вокруг царила непроглядная темнота. Впереди ждала пугающая неизвестность. Оставалось одно – молиться.

Чтобы настроиться на молитвенное состояние, Псарев сначала прочел по памяти еще одно стихотворение.

– В минуту жизни трудную, теснится ль в сердце грусть, одну молитву чудную твержу я наизусть[12], – бормотал Игнат, время от времени осеняя себя крестным знамением.

Потом он стал повторять все молитвы, которым научил его Борис Молотов, искренне верующий человек. Борис даже посещал православный храм, «Подземный Исаакий», где-то в туннеле в районе станции Невский проспект. Там служили священники – вроде бы, настоящие, довоенные. Молот заставил своих товарищей, Пса и Суховея, выучить молитвы. Но вопрос о вере оставался для Игната открытым.