Фурии - Кэти Лоуэ

В секции «Северный боги» книги в кожаных переплетах были зажаты между передними лапами вырезанных из камня волков, а секция с книгами о траволечении была заставлена растениями, чьи липкие листья оставляли следы на корешках.

– Эй, – окликнула меня Робин из противоположного угла зала. Я обернулась, она прижала пальцы к губам.

– Что такое? – прошептала я.

– Иди сюда.

Я подошла.

– Ближе, – прошипела она. Я сделала еще шаг, и она бросилась ко мне, держа в руках белый как мел череп. Я вскрикнула и опрокинула стенд с листовками, рекламировавшими разнообразные методы лечения и гадания с помощью магических кристаллов.

– Могу помочь? – с вопросительной интонацией проговорила, уставившись на нас, появившаяся на пороге худощавая пожилая женщина. Мы едва сдерживали смех.

– Простите, ради бога, – робко сказала Робин. – Моя подруга испугалась.

Женщина, прищурившись, наблюдала, как я собираю рассыпавшиеся листовки. «Мистические пути языческих богов» – было написано на одной из них. «Укрощение моря: практикум» – значилось на другой.

– Что за чушь, – прошептала я. Робин тем временем перебирала в объемистой чаше бусины, создавая звук ревущего моря. – Ничего мы здесь не найдем. Это же просто туристский хлам.

– Да ну? – усомнилась Робин. – Тогда что это такое?

Она повертела в ладони короткую черную свечу в стеклянном цилиндре с пробковой крышкой.

– Свеча.

– Знаешь что, ирония тебе совсем не идет.

– Ладно. – Я закатила глаза. – Что такого особенного в этой свече?

– Как раз то, что нам нужно. – Она передала мне свечу и схватила еще две таких же. Стеклянные цилиндры цокнули друг о друга. – Надо запастись. При случае пригодится.

Мы расплатились, пожилая дама по-прежнему не сводила с нас глаз.

– Это не игрушки, – сказала она.

– Мы знаем. – Робин иронически усмехнулась.

Женщина взяла мятую банкноту, рука ее на мгновение повисла в воздухе – прежде чем она передумала, мы выскочили на улицу, щурясь от резкого серебристого света. Возвращались мы тем же путем, что и пришли, посмеиваясь над старушкой и ее лавкой древностей, а также над покупателями – стареющими хиппи и одинокими женщинами, пришедшими за любовными напитками.

Робин уселась на постамент статуи и принялась за самокрутку. В городах более цивилизованных, чем наш, столь откровенное курение марихуаны было бы занятием рискованным; у нас же – ничего особенного, сладковатый запах косяка смешивался с соленым запахом моря, леса и леденцов. Она сделала ленивую затяжку и протянула сигарету мне.

– Эй, тут у меня… Тут у меня есть кое-что для тебя, – сказала она.

Нехарактерная для нее запинка заставила меня затаить дыхание. Она вроде как выстраивала фразу, подбирала слова. Не дождавшись продолжения, я повернулась к ней, подняла брови и выдохнула дым прямо ей в лицо.

– Да ну тебя, – рассмеялась Робин и ткнула мне локтем под ребро.

– В чем дело-то?

Она пошарила в карманах, сначала в одном, затем в другом, сунула руку глубже.

– Ага, вот оно. – Свободной рукой она вынула самокрутку у меня изо рта, затянулась и, подняв голову, медленно выпустила дым. – Это, конечно, глупость…

– Тоже удивила, – сказала я, толкнув ее локтем.

– Но я подумала, тебе это подойдет.

Робин достала из кармана тонкую серебряную цепочку, сквозь которую была продета еще одна, такая же. На обеих поблескивало по серебряной подвеске.

– Видишь? Браслет дружбы. Ты говорила, что хочешь такой. – Щеки у нее слегка раскраснелись, возможно, на ветру.

– Ну ты и неудачница. – Я обняла ее за плечи.

– Знаю. Протяни руку.

Я закатала рукав, вытянула руку, и она бережно закрепила браслет у меня на запястье.

– Теперь ты. – Я проделала ту же операцию, чувствуя пальцами холод цепочки.

– Ну вот, – удовлетворенно сказала Робин. – Навеки вместе и все такое прочее.

Она взяла меня за руку, крепко стиснула, и мы принялись рассматривать проходящих мимо людей с жалостью. С жалостью ко всем, кто не мы.

Она зажала между большим и указательным пальцем обтрепанный край моего свитера и теребила его, пока мы слушали Аннабел. Я пыталась сосредоточиться, понять, о чем идет речь, но чувствовала, что не получается. Рука Робин, настойчивая, не желавшая отрываться от меня, оттягивала на себя все внимание.

– Естественно, вы, как и все дети, играли в игрушки, – говорила Аннабел, – придумывали волшебные истории, создавали целые миры для себя и своих друзей. Для детей игра и развитие воображение – это способ самовыражения, обретения опыта. Детьми мы учимся заключать договоры и соглашения, разделять веру в вещи, которые для посторонних кажутся фантазиями и выдумками, игрой воображения. Но для ребенка это не преднамеренный процесс – все воображаемое для него подлинно. Вот я, например, верила в фей – я видела их, была убеждена в их существовании, как сама леди Коттингтон[11], которая, рисуя их, уверяла родителей, что захлопывает их между страницами альбома, чтобы остались отпечатки. Детьми мы можем верить во все что угодно, даже когда действительно знаем свою роль в создании этих фантазий.

Робин поерзала и еще больше придвинулась ко мне, ее рука переместилась на мою ладонь. Я постаралась отодвинуться.

– Вы рассказывали истории, полные откровений, потрясающие, головокружительные истории про жизнь и смерть, любовь и измену, про миры, в которых сталкиваются времена. Истории, опирающиеся на мифы, пронизывающие весь опыт человеческого существования. – Аннабел посмотрела на нас. – Но как? Откуда нам, детям, знать, что предательство любимого человека может привести к страданию и смерти? И что спасти нас в последнюю минуту может хороший врач? Что являются существа с крыльями, прекрасные и устрашающие неповторимые, как тень смерти? Что месть порой именно то, что нужно?

Робин закашлялась, перевела взгляд на Алекс и Грейс, упрямо смотревших куда-то вперед, избегая ее взгляда. Ссора, случившаяся до прихода Аннабел, повисла между нами, переполненная невысказанными словами.

– Повторяю, нас оставили наедине с чем-то таким, что мы бессильны объяснить. Это проблеск вечности, то, что дано изначально, действующий архетип. Ведь мы знаем, что эти фантазии лежат в основе всего нашего существования, нашей человеческой формы. Это могут быть просто игры, просто детские забавы, но они составляют основу историй, которые учат нас тому, как надо жить, – или напоминают нам об этом.