Помни обо мне - Софья Подольская

За подобный тон мастер Бао усаживал его за каллиграфию на полдня, добавляя по часу в стойке за каждый испорченный в гневе лист.

— Какой воды? — ее руки на миг замерли. — Нет, я подлила ему сонную настойку.

— А щупаете вы его зачем?

День каллиграфии. И полы натирать, пока не заблестят.

А видеть смуглые ладони на рубашке виконта было неприятно.

— Я не щупаю, — фыркнула Алана, берясь за высокий сапог с серебряной пряжкой, — я обыскиваю. И, — она дернула, оценивающе посмотрела на сопящего поэта, разжала руки, отчего благородная пятка со стуком опустилась на пол, и резко выпрямилась, — буду признательна, если вы соблаговолите помочь.

— Кажется, — ехидно ухмыльнулся Дарьен, — вы неплохо справляетесь и без моей помощи?

Ее гнев, на миг прорвавшийся сквозь маску сосредоточенности, расцветил алым высокие скулы, заставил дрогнуть крылья носа и качнул вперед гибкую, как молодой бамбук фигуру. Губы приоткрылись, вызывая неожиданное желание провести по ним пальцем. И своими накрыть. Эти губы — нижняя чуть припухшая, с исчезающими следами зубов — что-то говорили, но ответа оглушенный Дарьен не расслышал. А когда удалось заглушить так некстати прорезавшийся голос плоти, прямая, как копье, Алана уже шла к столу.

Он вдохнул, смывая раздражение волной теплого воздуха, пахнущего оплавленным воском и духами, и, потирая бок, по которому словно прошлась палка мастера Бао, мысленно обозвал себя болваном.

Сам же распинался перед крестной, как важно дать Алане свободу действия.

— Что вы ищете?

В точных, скупых движениях Аланы, которая изучала содержимое дорожных сумок виконта чувствовались сноровка и опыт.

— Письма вашей сестры, — ее голос прозвучал холодно.

— Эльга не могла, — начал было Дарьен, но осекся при виде стопки бумажных прямоугольников, перевязанных золотой лентой.

Алана подошла и понимание, мелькнувшие ее на еще мгновение назад неподвижном лице, стало неожиданностью не меньшей, чем эти демоновы записки. Думать сейчас о них, Эльге и, том недоразумении, которое она выбрала — теперь это стало совершенно очевидно — себе в поклонники, было больно. Поэтому Дарьен поспешно сунул бумаги за пазуху и спросил, в отчаянной попытке отвлечься.

— Почему вы отошли от плана?

Она молчала. Смотрела так, что Дарьен почувствовал себя драгоценным камнем в руках оценщика.

— Тот план, — наконец, произнесла она с почти виноватым вздохом, — все наши планы, были рассчитаны на дураков, а это… Я недооценила возвышенную натуру его милости. Пришлось импровизировать.

— А снотворное?

Поверить в то, что реплики она придумывала на ходу все еще было трудно. Обороты, от которых почти ломило зубы, имена…

— Безопасно.

— Я не о том, — отмахнулся Дарьен, пытаясь вспомнить хоть одного знаменитого трувера.

Перед глазами вставала довольная физиономия того из таверны, и руки, медленно сползающие по спине Аланы к…

Семь демонов Дзигоку, да что с ним такое?

— А о чем?

— Вы всегда его с собой носите? — Дарьен уцепился за спасительный вопрос. — На всякий случай?

Вместо ответа она сняла с пояса кошель. Открыла, позволяя зыбкому свету отразиться от фигурных пробок. Разных. Наверняка, осенило Дарьена, чтобы не спутать на ощупь. Флаконов он насчитал четыре, и один был тем самым, с мнимым эликсиром истины. Значит, есть еще снотворное.

— А в остальных что?

— Рвотное и противоядие. Возможно, вы подождете с вопросами и позволите мне закончить работу?

Тень раздражения на ее лице и в голосе откровенно порадовала — приятно все же для разнообразия не разочаровываться в людях.

— Командуйте, — решился Дарьен и добавил, заметив удивление в глазах Аланы. — У вас выдержка, а мне страсть как хочется стукнуть этого рыцаря на белом коне.

— И мне, — улыбка, скользнувшая по ее губам, была новой. Острой, как терновая колючка, и вместе с тем живой, настоящей. — Тащите его на кровать, только сапоги снимите.

— Думаете, там что-то ценное?

Дарьен присел, легко поднял похрапывающего виконта, перебросил через плечо и понес к кровати, с которой Алана уже стаскивала покрывало вместе с увядшими цветами.

— Самое ценное мы нашли, — она села за стол, заглянула в простую глиняную чернильницу, поднесла к свече кончик гусиного пера. — И нам повезло, что виконт решил взять письма с собой, а не оставил, скажем в ящике секретера, где их может найти ушлая горничная, — Алана замолчала, давая Дарьену возможность осознать всю степень свалившейся на них удачи. — Просто натуры возвышенные, — продолжила она, быстро сжимая и разжимая кулаки, — в сапогах не спят. А теперь, Дарьен, — чистый лист бумаги взмыл в воздух, чтобы опуститься перед сосредоточенной женщиной, — очень прошу, не отвлекайте меня.

И пока он разувал натуру, набрасывал покрывало на невозвышенно попахивающие виконтские ноги, Алана вчитывалась в разбросанные на столе бумаги. Потом вела пером. Аккуратно, словно за спиной у нее стоял, поглаживая бороду, старый мастер Бао. И как бы ни хотелось Дарьену узнать, что ж такого она пишет, подходить он не стал. Вместо этого выдрал из-под подошвы собственного сапога василек и мстительно воткнул в благородные кудри поэта. Отступил, прищурился и, пожевав губу, добавил еще несколько цветков. Ромашек, кажется. И вот еще, на подушку, екай его разберет, что за трава, но пусть будет. Наконец, Алана отложила перо, скользнула по строчкам придирчивым взглядом и посыпала уже второй исписанный лист песком.

— Что это? — небрежно, стараясь не выдать интереса, поинтересовался Дарьен.

— Это? Пустячок, — она протянула ему вторую записку, — объяснение для виконта, почему он решил отдать нам письма своей дамы.

Прорываться сквозь вычурные строки было труднее, чем грести против штормовых волн.

— Чтобы уберечь от завистников до тех пор, пока возлюбленным не суждено будет…, — каждое слово отдавалось внутри широким зевком. Дарьен тряхнул головой и, обгоняя сон, пробежал глазами остаток письма. — Думаете, поверит?

— Всегда приятнее осознавать себя героем, чем дураком.

Она замешкалась, но все же отдала ему лист, свернутый отчего-то в тонкую трубочку.

— Прощальное послание рыцаря своей даме. Полагаю, ее высочество не различит подделки.

Стихи. Опять эти екаевы стихи!

Выспренние — вспыхнуло в памяти непривычно слово — да, выспренние строки, написанные совершенно мужским почерком. И Дарьен готов был спорить на свою шпагу, что после таких слов, поэт получит не ночь лобзаний страстных, а по морде. Веером. А если дама окажется впечатлительная, то и канделябром.

— Любая служанка, — Алана подошла к столу, передвинула бумаги и погасила первую свечу, — передаст записку за пару медяков. Лучше рано утром, когда понесут завтрак. Только больше не давайте, это вызовет подозрения.

Один за другим темнота глотала огненные лепестки, растеклась по комнате, обволакивая две тени: неподвижную и ту, что плавно переместилась к кровати.

— Что это? — Алана, подняла на подошедшего Дарьена полный недоумения взгляд.

И в этот миг преподаватель