Сибирский кавалер - Борис Климычев

— Все живое теперь стремится к воде, — сказал он, — жара.

Они долго слушали плеск и рокотание реки.

Поздно ночью Девильнева позвали в барак, где содержались пленные:

— Беда, барин! — сказал казак Данилка Хват. — Генеральская Франсуазка пролезла в барак. С Кынсоном стала грешить.

Девильнев с неохотой пошел в барак. Когда он вошел туда, Франсуазы там уже не было. Айгуль хлестала веником Кынсона по обеим головам, что-то яростно крича по-китайски. И он двумя головами отвечал ей не менее сердито.

— В чем дело, шпион? — спросил Кынсона Девильнев, раздосадованный тем, что был нарушен его отдых.

— Моя твоя понимай нету! — ответил Кынсон, мотая двумя длинными косами.

А наутро Томас Девильнев выехал из крепости во главе большого отряда. И Франсуаза опять стояла на стене, как Ярославна, и махала ему белым платком. Вслед за всадниками шагали пешие, тянулись телеги со строительным железом, провиантом и пушками.

Отряд пересекал степи, карабкался по холмам и скалам, приходилось наводить мосты через узкие, но бурные речушки. В горах встречалось много ягодников, речушки кишели рыбой. Девильнев и Сорель то и дело сверялись с картой, но она была неверна, многого из того, что встречалось на пути, на той карте не было. Сорель доставал чернильницу и перо, вырисовывал на карте то озерко, то скалу. Шегереш и тот не знал здешних мест. Он говорил:

— Где-то должна встретиться нам быстрая река Бухтарма. В порогах её каменщики и прячутся, но уж злые мужики, это я от многих людей слышал. Китайцы по сравнению с ними как ангелы небесные.

Девильнев в подзорную трубу увидел на одной из окрестных гор обелиск. Кто поставил его? Что это значит? Отряду была дана команда приготовиться к бою. Разведчики стали осторожно подниматься по склону сопки, через несколько минут они просигналили надетыми на штыки фуражками: путь открыт! Девильнев и Сорель тоже влезли на вершину. И удивленно уставились на обелиск. Он представлял собой вырубленный из ели гигантский фаллос!

— Спилить! Пригодится в построении крепостцы! Доброе дерево. И что за искусник делал скульптуру! Все натурально, подлец, изобразил! Говорят, дикая страна, а тут — такие искусности!

Скульптуру спилили, погрузили на телегу, но на следующем холме вновь увидели такой же знак. Опять пришлось поработать пилой. Солнце припекало, дикая жара томила. Встретились солончаки, которые сначала показались озерком. Но впереди замаячили купы дерев. Тут и был устроен привал, на берегу быстрой порожистой реки, среди зарослей вербы, боярки, калины и шиповников. И здесь из скалы торчало такое же изваяние!

— Срубить! — приказал Девильнев, его стало удивлять настойчивое повторение странной скульптуры.

— Жаль, что с нами в походе нет Франсуазы, она была бы очень рада! — пошутил Сорель.

— А вам не кажется странным, что в доме у генерала проживает эта авантажная особа?

— Отчего же? — удивился Сорель. — Барышня в этой глуши скучает. Поставьте себя на её место. Молодость улетает, а за кого же ей тут выходить замуж? Не с быдлом же ей жить? Она тоже дворянка. Ну и развлекается как может. Да и генерал строг к солдатам, а к женщинам снисходителен.

В это время сквозь шум воды от речных порогов донесся истошный крик. Девильнев и Сорель схватились за подзорные трубы. На порогах кувыркался плот, к которому был плотно привязан ремнями голый лохматый мужик. Он выныривал с вытаращенными глазами, отплевывался и вновь исчезал в бушующих потоках.

Данилка Хват и Шегереш скинули сапоги и запрыгали по речным камням.

— К-х-ма! Кра-аул! К-х-ма! Гибну, мать вашу! — вопил незнакомец. Шегереш изловчился и накинул аркан на одно из бревен плота, перепрыгнул на берег и другой конец аркана обмотал вокруг кривого ствола березы. Плот подпрыгнул еще несколько раз, и его прибило к берегу.

Казаки обрезали ремни, которыми был привязан к плоту незнакомец. Лохматый здоровяк с бельмоватыми глазами был весь в синяках и кровоподтеках. Он рыгал водой и матерился.

— Ну, гад! Ну, сука! Поймаю, достану, убью!

— Кого поймаешь? — спросил Девильнев.

— Горемора!

— Кто это — Горемор?

— Подлый мужик. Христопродавец. Змей не нашего Бога! Мать его! Саньку Бухтарму угробить решил, ну не змей? На сто кусков разрежу!

Саньке дали место у костра, подарили штаны и рубаху. Подали чашку с ухой и чарку вина. Мужик долго дрожал мелкой дрожью. Когда он выпил, закусил и перестал трястись, Девильнев сказал:

— Рассказывай теперь все подробно: кто тебя к плоту привязал, как нам поближе к каменщикам подобраться, да так, чтобы застать их главные силы врасплох. И про Горемора рассказывай. Но врать не вздумай, если уж мы возьмемся топить, так уж потопим раз и навсегда.

Санька попросил набить ему трубочку табаку, стал с наслаждением затягиваться дымом, но поперхнулся, закашлялся:

— Уф! Два года не курил. А все — Горемор проклятый! Вообще-то его Горемиром зовут. Такая сволочь! Я его прозываю только Горемором! А лучше бы звать Змеем Горынычем.

— Кто он такой, что может казнить людей? — спросил Томас.

— Он говорит, что поставлен славянским богом Ярилой, править его законы в земле Беловодья. Собрал в свою веру десятка три мужиков и при них обретается пять баб. По разным укромным местам живут одни мужики артелями. Богато живут. Но без баб им приходится друг друга любить. Я в это Беловодье из деревни сбежал, когда меня в рекруты забрили. Ну вот. Поначалу в пещере обретался с двадцатью мужиками. Сытно живут, да скучно. Сходом решают все дела. Свой суд, свой и правеж. Из своих схоронов не выходят в мир. Только самых старых мужиков раз в год пускают менять меха на порох, соль и сахар. Побывал я еще на нескольких беловодских заимках. И там ничего для себя веселого не нашел. Пузо набить можно, но мне этого мало. Они так-то ничего мужики. И если ихних законов не выполняешь, то глаза тебе завяжут да и уведут куда-нибудь далеко, чтобы ты их после сроду не нашел. Надоели они мне.

Прослышал я о Горемире, к нему подался. Поначалу он мне понравился. Видный, седые кудри голубой лентой схвачены. Что тебе — усы, что — борода. И не против с полведра берестяного медовухи выпить.

На восходе солнца моления на Поклонной горе устраивает. Станет перед громадным деревянным хреном и кланяется. А перед ним голая баба на карачках стоит. Вот он молится, распаляется. А в руке — толстая палка. Посох. Верхний конец вырезан в виде, значит, головки энтого самого. И надпись по посоху древними буквами: «Слава русскому ему!» Молится, посохом бабу расстраивает, потом посох отбрасывает, да с бабой к серьезному переходит. А уж насытится, тогда другим позабавляться разрешит.

А как рожь сеять время придет, так глиняного Ярилу по борозде таскают. Золотыми красками весь расписан, и хрен глиняный, весь раззолочен, и течет из него в борозду молоко с медом. Тут все рыдают и плачут. Разбивают его вдребезги и в землю прихоранивают. Дескать, возродится юным.