Пустота - Майкл Джон Харрисон

– Ты не против, если я сяду? – спросила Анна.

– Мне убраться из-за этого стола, да? – ответил парень. – Он тут самый чистый, этот столик. Поэтому я сел здесь.

– У тебя такие красивые собаки.

– Они тебе не повредят, – сказал парень, – эти собаки-то. Говорят, они опасны, но я-то знаю, что нет.

Они настороженно стояли по обе стороны стула, идентичные на вид, отвернувшись от хозяина по ветру, телосложением как гончие, но немного ниже ростом, с бледными синими глазами, полосками длинной колючей серой шерсти. Вид у них был нервный, встревоженный. То и дело кто-то из животных встряхивался. Их привлекало любое движение. Они смотрели туда, куда поворачивалась голова мальчишки, а потом на него, словно искали подтверждения увиденному.

– Я себе еще выпить закажу, – сообщил он Анне, – но мне этот бар не нравится, он слишком понтовый. Ты не переживай за этих псов, они и ребенка не обидят.

– А что это за собаки?

Парень хитро взглянул на нее.

– Рабочие, – сказал он, заговорщицки понижая голос. – Я ночью обычно с лампами выхожу, там, на окраину, где поля. Они там, в полях, каждую ночь. Там свет и собаки, и там же они. На окраине собаки жестоки, это да.

Анна сказала, что не знает, как это – выходить с лампами. Мальчишка посмотрел на нее пустыми глазами. Она поняла: для него это такая обычная вещь, что он даже не знает, с чего начать объяснения. Он не понимал, как за них взяться. Она обвела жестом паб, его симпатичную шатровую крышу, крытую хоршэмской каменной крошкой, стены, увитые глициниями и пятилисточковым виноградом.

– Если не хочешь туда заходить, – сказала она, – я тебе принесу выпивку.

Паренек поморщился.

– Они не хотят видеть таких собак у себя в баре, – сообщил он. – Жирные коты. – И с презрением добавил: – Они тысячекубиковые маунтинбайки по холмам толкают. Сами толкают, прикинь?

И действительно, в баре яблоку негде было упасть от бывших агентов по продаже элитной недвижимости и их жен, которые пытались игнорировать кислый запах ковров, потягивая джин с тоником. Мужчины с обветренными лицами и странной осанкой: казалось, что плечи их двигаются независимо одно от другого. Женщины с неестественно оживленными взглядами, щеками красными, как фазанье оперение, прическами, обработанными химией и уложенными с нанометровой точностью на пределе возможности человеческого волоса: казалось, вот-вот распустятся. Анна заказала пинту мягкого «харви» для парня и вино с содовой для себя. Ей подумалось, что мальчишке наверняка понравятся крекеры с сыром и луком. Ей не терпелось снова с ним поговорить. Может, он даже собак позволит погладить. Но когда она оказалась снаружи, неся напитки, то увидела, что парень уже уходит через парковку, опустив голову и сутулясь, засунув руки в карманы. А вот походка – ленивая, расслабленная, словно верхняя и нижняя части его тела были плохо знакомы. Собаки шли по обе его ноги, перебирая напряженными и хрупкими по виду лапами, и глядели прямо перед собой так внимательно, что морды их почти касались его колен. Он обернулся помахать Анне[46].

– Но твое пиво!.. – воскликнула она. Он только отмахнулся и ушел в сторону Уиндлсхэма.

Анна ела крекеры с сыром и луком, глядя на холмы Даунса. Убивала время, мешая пиво с вином. В «Де Спенсер Армс», как доказывала эмблема заведения, нашлось бы место кому угодно, людям с крестами, шевронами или погонами. Эти символы были выложены на витраже над входом, светлом и красочном, как в соборе; особенно запоминался синий, на удивление модерновый, навязчивый, оттенка электрик[47].

Парень меж тем весь остаток дня бродил ленивой расслабленной походкой по дорожкам и конным тропкам вокруг Уиндлсхэма. Клочковатые рощицы в пятидесяти ярдах от садов. Иссушенные проселки, поросшие по второму кругу сорняками цвета соломы. На выгоревших под жарким солнцем полях еще в апреле осел дюймовый слой пыли, покрыв целые гектары ровными меловыми отложениями. Затем между буковыми деревьями внезапно открываются широкие травы, и это приносит облегчение. Канюки снуют над полями на восходящих потоках воздуха, у Браунлоу временным капищем высятся бетонные блоки под высоким старомодным однопролетным железнодорожным мостом. Парень не покидал участка площадью три-четыре квадратных мили. Он ждал темноты, чтобы спуститься на низкие поля между Уиндлсхэмом и Уинстроу и пробежаться с собаками вдоль лампового луча. Тяжеловаты они, эти звери, но для псовой охоты с лампой хороши. Ему нравилось, как их фигуры сжимаются и распрямляются на пути света. Он рад был и кролику, но предпочитал зайцев.

– Заяц их заводит, моих собак, – сказал бы он себе. – Они за ним бегут, вытянувшись стрелами.

О, на это стоило посмотреть. Все займет минуту-другую. Иногда парня охватывало такое возбуждение, что он видел псов и зайца экстатически плывущими в холодном воздухе, точно в замедленной съемке. Его сердце рвалось вперед, к ним, туда! Он видел дальше и быстрее, чем бежали псы. Он чувствовал, как сердце гоняет кровь по телу. Он воспроизвел бы любого загнанного зайца перед мысленным оком, словно из закачанного ролика.

– О, на это стоит посмотреть! – говорил он, будучи спрошен. Но как начать рассказ, когда тебя спрашивают те, кто приехал на уик-энд толкать в гору маунтинбайки, он не знал.

Тем вечером в полях окраина не открылась, потому он пошел своей дорогой. Первым его собаки загнали серого зайца, в свете лампы – пепельного. Мальчишка никогда раньше такого не видел. Заяц будто притормаживал перед ними, ожидая, пока на него обратят внимание. Затем собаки рванулись вперед, и все закончилось так быстро, что он даже не успел лампой посветить.

– Я никогда раньше такого не видел, – сказал он себе.

На пути домой собаки притихли. Они не были уверены в том, что поймали. Заяц был скорее синий, чем серый, и смерть стерла все его примечательные черты, но пустые глаза словно всматривались в парня, так что тот вынужден был отворачиваться.

– Иди вперед, – сказал он суке, надеясь ее развеселить. – Беги своей дорогой.

Но она держалась так близко, что он чувствовал прикосновение морды к ноге. Он жил в хибаре с собаками на другой стороне Эмпни, и там было холодно. Когда вошел, ему на миг показалось, что все покрыла серая плесень. Позже он проснулся от сна о женщине, с которой говорил в тот день. Он ничего о ней не помнил, а теперь она склонилась над ним в постели, нагая, и зашептала что-то непонятное. Ее седые волосы свисали по сторонам лица, сиськи были белые и сморщенные, глаза – синие, как у собак. Ему не понравилось, как она пытается привлечь его внимание. Он проснулся. У него член аж задеревенел, и стояк не спадал. Ему хотелось трахнуть кого-нибудь, кого угодно.