Внутренний рассказчик. Как наука о мозге помогает сочинять захватывающие истории - Уилл Сторр

придерживаться весьма осмотрительной линии поведения. Конфликты с менее статусными членами группы могут привести к мятежу и революции. «Склонность шимпанзе объединяться в поддержку аутсайдеров ведет к нестабильной по своей сути иерархии, в рамках которой удержать власть сложнее, чем у любых других обезьян», – рассказывает приматолог Франс де Вааль[242]. Если вожаков группы свергают с престола, обычно это происходит в результате заговора уступающих в статусе самцов.

По точно таким же шаблонам организована битва за статус[243] в нашей жизни и в историях. Нарратолог Кристофер Букер описывает архетипическую форму повествования, когда рядовые персонажи – «низы» – сговариваются с целью свергнуть прогнившие господствующие силы[244]. «Дело в том, что беспорядок в высших кругах нельзя исправить без какого-то значимого усилия снизу, – пишет он. – Циклы обновления жизни идут снизу вверх». Качества, необходимые человеку, чтобы стать героем, совпадают с теми, которые нужны шимпанзе, чтобы занять доминирующее положение в своей группе. В счастливой концовке архетипической истории, по словам Букера, «герой и героиня должны олицетворять собой объединение четырех добродетелей: силы, порядка, чувственности и понимания»[245]. Аналогичный набор качеств требуется альфа-самцам шимпанзе, чье место на вершине зависит от соблюдения баланса между прямолинейным превосходством и стремлением (или хотя бы его видимостью) защищать располагающихся ниже на иерархической лестнице.

Но даже если протагонист сумеет развить в себе четыре добродетели настоящего героя и в качестве главной награды обретет высокий племенной статус, этому суждено случиться лишь в концовке истории. В ее начале он зачастую томится внизу иерархической лестницы – уязвимый, колеблющийся, дрожащий в тени окружающих его гигантов. Как и в случае наших родственников шимпанзе, мы естественным образом начинаем сопереживать таким аутсайдерам. По всей видимости, такова общая черта нашего героизирующего восприятия: мы склонны ощущать себя людьми с невысоким статусом, при этом втайне обладающими навыками и характером, заслуживающими куда большего. Я предполагаю, что именно поэтому в начале историй мы с такой легкостью отождествляем себя с героями-аутсайдерами, а затем радуемся, когда они получают свою заслуженную награду. Дело в том, что они – это и есть мы.

Если это так, понятным станет и тот странный факт, что независимо от того, насколько весомыми привилегиями мы в действительности обладаем, каждый из нас чувствует себя несправедливо обделенным, когда речь заходит о статусе. По словам биографа Тома Боуэра, в число таких хронически неудовлетворенных входит даже принц Чарльз, чему способствует его частое общение с миллиардерами[246]. «В ходе недавней послеобеденной речи в поместье Уоддесдон, резиденции Ротшильдов в Бакингемшире, Чарльз пожаловался, что у лорда Ротшильда работает больше садовников, чем у него самого, – пятнадцать против девяти». Не имеет значения, кем мы на самом деле являемся. Для нашего мозга, творца героев, мы всегда будем добродетельным, но голодным, несчастным и несправедливо притесняемым Оливером Твистом, дерзко протягивающим свою миску надзирателю в ожидании добавки: «Простите, сэр, я хочу еще»[247].

В той же степени, в которой мы ассоциируем себя с Оливером Твистом, нам также свойственно недолюбливать людей, похожих на другого диккенсовского персонажа – высокопоставленного и жестокого мистера Бамбла, возглавляющего работный дом. Даже если, в отличие от Бамбла, они и не заслуживают нашего гнева, мы все равно в силу своего естества испытываем к ним неприязнь. Когда испытуемым при сканировании мозга показывали заметки о чужих богатстве, популярности, привлекательности и мастерстве, информация приводила в действие участки мозга, отвечающие за восприятие боли. Когда же они читали о бедах этих людей, в мозгу фиксировался позитивный отклик системы вознаграждения.

К похожим результатам пришли исследователи Университета в Шэньчжэне[248]. Двадцати двум участникам эксперимента было предложено сыграть в простенькую компьютерную игру, а потом, независимо от ее итогов, каждому из них было сказано, что он «посредственный игрок». Затем каждый участник проходил сканирование мозга, во время которого ему демонстрировали изображения «сильных» и «слабых» игроков. На этих снимках им делали укол в область лица, выглядевший весьма болезненно. Впоследствии участники заявляли, что в равной степени сочувствовали людям на всех фотографиях. Однако результаты сканирования раскрыли обман: они проявили тенденцию испытывать сочувствие только к «слабым» игрокам.

Результаты этого небольшого опыта согласуются с выводами, полученными в ходе других исследований. Кроме того, вряд ли нам необходима помощь нейробиологов, чтобы признать как трудно бывает сопереживать людям с более высоким статусом. Зачастую мы не испытываем никаких угрызений совести, высмеивая знаменитостей, политиков, глав крупных компаний и, например, принца Чарльза, хотя, как бы это ни было сложно постичь, они такие же люди, как и мы с вами.

Ровно как и моральное осуждение, битва за статус пронизывает наш сторителлинг. Сложно представить себе эффективную историю, которая не полагалась бы на какую-либо перемену статусов, призванную выдавить из нас первобытные эмоции, захватить внимание, пробудить гнев или завоевать сочувствие. Исследование более двухсот популярных романов XIX и начала XX века[249] выявило, что наиболее распространенным недостатком их антагонистов было так неописуемо напоминающее шимпанзе «стремление к доминированию в обществе за чужой счет или злоупотребление имеющейся у них властью».

Джейн Остин была мастером таких историй. После того как мы знакомимся с Эммой Вудхаус, именно желание увидеть крах «красавицы, умницы и богачки» мотивирует нас продолжать чтение. Тем временем в романе «Мэнсфилд-парк» показана противоположная ситуация: Фанни Прайс, родом из бедной семьи, покидает дом своей живущей в нищете матери и отправляется в поместье к богатым дяде и тете, сэру Томасу и леди Бертрам. Вскоре после переезда леди Бертрам выражает беспокойство, что простоватая Фанни «станет дразнить» ее «мопсика», а сэр Томас настраивается, что им «надо быть готовыми к вопиющему невежеству, к некоему убожеству взглядов и весьма неприятной вульгарности манер»[250].

Помимо этого, он обеспокоен, что Фанни будет считать себя ровней ее высокостатусным двоюродным сестрам. Сэр Томас настаивает на «надлежащем различии, которое должно существовать между девочками, когда они подрастут». Его волнует, «как сохранить у дочерей сознание, кто они такие, без того, чтобы они ставили кузину слишком уж низко, и как, не чересчур омрачая ее настроение, не дать ей забывать, что она отнюдь не мисс Бертрам». Он надеется, что его дочери не будут обращаться с Фанни слишком высокомерно, «но все же она им не ровня. Их положение, состояние, права, виды на будущее всегда будут несравнимы». Если до этого момента мы еще не заняли сторону Фанни, то заявления сэра Томаса не оставляют нам выбора. Ведь он говорит про нас. Фанни Прайс – это мы. И мы охренеть как возмущены.

3.8. «Король Лир»; унижение

В