Сопротивление большевизму. 1917-1918 гг. - Сергей Владимирович Волков

ткнул головою ему в живот и, как-то проскользнув дальше в толпу, стал пробираться. Тяжело, не понимаю как, но я продвигался вперед, среди этой каши из рабочих, солдат, юнкеров, – оборачиваясь посмотреть, где матрос. Но его из-за сгрудившихся тел не было видно. Но вот стало свободно. Только одни юнкера, медленно продвигающиеся, без оружия, к дверям.

А вот и я выскочил из толпы и побежал дальше. «Скорее за поворот. Нет, не сюда. За второй…» И я продолжал бежать. Вот и поворот. «В этот», – решил я и завернул.

– Господин поручик, там большевики, пулеметы, – выросли передо мною две фигуры юнкеров.

– Где?

– За стеклянной дверью, в конце коридора. Слава Богу, что вас встретили. Мы нарочно стоим здесь, чтобы думали, что все хорошо, что мы часовые. А то в тыл баррикадам зайдут! – говорили братья Эпштейны, юнкера нашей школы.

– Правильно. Стойте. – И я сделал движение, чтобы бежать дальше.

– Господин поручик, ораниебаумцы идут.

– Ораниенбаумцы? Где?

Из одной из дверей в покинутый мной коридор действительно выходила новая толпа юнкеров.

«Надо бежать к Временному правительству, чего медлишь? – работала мысль. – Нет, постой!» – и что-то толкнуло меня к выходящим юнкерам.

– Юнкера стой! – заорал я и начал говорить.

Что я говорил, я не отдавал себе отчета. Я призывал и проклятья матерей за оставление дворца, за позор, которым покроются их погоны, эта ступень к высокому званию офицера, я и взывал к товариществу, к традициям. Юнкера мрачно слушали меня. А когда я выкричался, то снова пришли в движение, но уже тихо и безмолвно. Но все же несколько человек бросились ко мне и со слезами стали просить прощения за уход:

– Но что мы можем сделать! С нами нет офицеров! Мы попробовали, после первого раза, когда вы говорили с нами о шествии из города народа с духовенством, выбрать начальников из юнкеров. Но ничего не вышло, когда те начали распоряжаться. Сами же выбиравшие стали отказываться. Вот если бы у нас были такие офицеры, как капитан Галиевский вашей школы, то этого не было бы… Простите, мы побежим, а то отстанем от товарищей, будет хуже! – И они побежали к удалявшейся роте.

Опять пустынные коридоры, лестница и, наконец, Портретная галерея. Никого. На полу винтовки, гранаты, матрацы. А со стен в скованных золотых рамах стоят, во весь рост, бывшие повелители могучей, беспредельной России. «Счастливые! Вы безмятежно спите!» – в благоговейном страхе взглянул я на портреты владык моих предков, которые так им служили со своими современниками, что перед Россией трепетала Европа. «А теперь!..» И я стал молиться Богу, с просьбой прощения за кощунство, которое я собой представляю, шагая по этому залу.

«Скорее, скорее отсюда», – неслось в голове, но ноги не слушались, и я уже едва плелся. «Какая длинная галерея! Я не дойду. Это что? А, да, след от разорвавшейся бомбы. Бомбы? Да, да, бомбы!»

– Господин поручик, вы куда? – И из-за портьеры, обвивавшей вход в залу из Портретной галереи, показалось двое юнкеров нашей школы, но кто – я не узнавал.

– Идите в полуциркульный зал; там есть наши и Никитин[24], член Временного правительства.

– Ах да, спасибо. – И я опомнился. – А где само Временное правительство? – спросил я, снова овладевая собою.

– Оно? Не знаем!

– Здесь, господин поручик! – раздался голос справа из маленькой темной ниши.

Я бросился туда. В ней лежало и стояло несколько человек юнкеров с винтовками в руках.

– Что вы делаете? – спросил я.

– Мы в карауле при Временном правительстве – оно здесь, направо, – и мне указали дверь.

Я вошел. А. И. Коновалов выслушал доклад, затем я вышел из маленького кабинета и пошел в галерею. И здесь я сел на маленький диванчик. Скоро выскочила женщина и, говоря, что она представительница прессы и поэтому, представляя собою общественное мнение, может быть совершенно спокойна, что ее никто не тронет, – металась от одной двери к другой. Меня это смешило. Посмотрит направо, напротив, на дверь, на винтовую лестницу, сейчас же отскочит и бросится в зал. Но вот выскочил штатский, схватил ее под руку, и они побежали в зал.

Сидеть было приятно. Мягко. И я с удовольствием сидел. В голове было так тихо, спокойно.

Вышел Пальчинский, за ним Терещенко.

– Нет, это неприемлемо, я категорически утверждаю!.. – доносился до меня голос Пальчинского. – Надо вернуть юнкеров! Послушайте, бегите верните юнкеров, – продолжал он.

«Ах, это ко мне относится». И я попытался подняться. Но ничего не вышло.

– Я здесь умереть могу, но бегать, бегать больше не в силах!.. – проговорил я и отвернулся. Мне было больно, стыдно за свой отказ.

– Я сам пойду, – отнесся Пальчинский к Терещенко, – а вы вернитесь.

– Ну хорошо… – согласился тот.

Пальчинский пошел, а Терещенко вернулся назад. Через минуту выскочил какой-то молоденький офицер в черкеске и побежал за Пальчинским.

Минуты бежали.

Ну вот, откуда-то начал расти гул.

Еще кануло в вечность несколько времени.

Гул становился явственнее, ближе.

Вот в дверях Пальчинский. Затем маленькая фигурка с острым лицом, в темной пиджачной паре и в широкой, как у художников, старой шляпчонке на голове.

А еще несколько дальше звериные рожи скуластых, худых, длинных и плоских, круглых, удивительно глупых лиц. Рожи замерли в созерцании открывшегося их блуждающим, диким взглядам ряда величественных царей русского народа, скованных золотом рам.

Я поднялся, но идти не было сил. Тогда я встал в дверях и прислонился к косяку. Мимо прошел Пальчинский, направляясь в кабинет.

– Что, патронов у вас достаточно? – спросил я у юнкеров.

– Так точно, господин поручик.

Но вот жестикуляция широкополой шляпенки и гул, все растущий сзади, сделали свое дело, и те, передние, качнулись, дернулись и полились широкой струей в галерею.

Теперь шляпенка не звала их, а сдерживала.

– Держите, товарищи, дисциплину! – урезонивать тягучий, резкий голос. – Там юнкера!

Толпа увидела в дверях зала двух юношей, отважно, спокойно стоящих на коленях, чтобы можно было брать с пола патроны и гранаты, сложенные с боков дверей.

«Если Пальчинский выйдет сейчас от Временного правительства, где, очевидно, совещаются об условиях капитуляции, – хотя неизвестно, кто ее будет принимать, – выйдет и прикажет открыть огонь, то первые ряды будут сметены, но последующие все равно растерзают нас. И если правительство решит сдаться, то эти звери юнкеров не пощадят. Так или иначе, а вам, юноши, – смерть!» – смотря на юнкеров, думал я.

Снова вышел Пальчинский и махнул рукой. Шляпенка засеменил к дверям. Толпа ринулась за ним.

– Стой! – кричал Пальчинский. – Если будете так напирать, то юнкера откроют огонь!

Упоминание о юнкерах опять сдержало зверье.

«Ну и поиздеваются они над