Сопротивление большевизму. 1917-1918 гг. - Сергей Владимирович Волков

class="p1">– Расстреливают, – прервал молчание солдат.

– Кого? – справился я.

– Ударниц! – И, помолчав, добавил: – Ну и бабы, бедовые. Одна полроты выдержала. Ребята и натешились! Они у нас. А вот что отказывается или больна которая, ту сволочь сейчас к стенке!..

«Ого, куда я попаду сейчас! – пробежала жуткая мысль в голове. – Эх, все равно!»

В этот момент раздался оклик: «Кто идет?» – и на фоне справа, впереди светящегося сиротливо фонаря показался матрос.

Но не успели мы что-либо ответить, как матрос, завопив: «А, офицерская сволочь!» – и схватив винтовку наперевес, сделал выпад в меня.

«В живот!» – мелькнуло в голове, и я невольно закрыл глаза.

«Отчего не больно?» – неслось в голове, и я открыл глаза.

Передо мною стояла спина сопровождающего меня солдата. Я продвинулся вправо. Матрос лежал на земле, мокрый от изредка моросящего дождика, и что-то бормотал.

– Бегите вправо на угол! Я сейчас, – бросил мне солдат, продолжая держать винтовку за штык.

Я обежал фонарь и, подойдя к углу, остановился. Юнкера не было. Он еще раньше убежал.

«Как быстро все произошло», – соображал я, поджидая солдата, который и не замедлил подойти.

– Сволочь! – говорил он. – Этих матросов мы за людей не считаем. Им только резать да пить!.. Будет, собака, помнить! – закончил он, шагая рядом.

– А что ты ему сделал? – по старой привычке обратился я к нему на «ты» с вопросом.

– Да ничего особенного, ваше благородие. – И, помолчав, добавил: – У них, сволочей, всегда кольца на руках, а у меня тут бабенка одна, так я для нее и снял у него. Пьян собака! Теперь, поди, уже спит. Я его к тротуару оттащил, чтобы броневик не переехал. А вот и наши патрули. Я вас сдам им, чтобы они вас проводили. Да вы, ваше благородие, не говорите, что из дворца. Я им скажу, что вы из города сами пришли в Преображенский полк, да там места нет, вот вас сюда и послали, – говорил заботливо мне мой спутник.

– Ну, спасибо за совет. Только, родной, у меня денег нет. Я все отдал.

– Что вы, ваше благородие! Я из кадровых, с понятием. Мне, да и многим нашим ребятам так тяжело видеть, что делается в матушке России, что мы и в толк не возьмем. А господ офицеров мы по-прежнему уважаем и очень сочувствуем. Да что делать, кругом словно с ума сошли! Ну, будьте счастливы!.. – И солдат подбежал к остановившемуся патрулю.

Через минуту я был в коридорах Павловских казарм, куда меня ввели двое патрульных.

– Откуда? – спросил болтавшийся в коридоре солдат.

Я молчал – соврать солдату мне было стыдно.

– Со стороны, – в голос ответили патрульные.

– Ладно, в ту дверь, ежели со стороны; а вы поменьше таскайте всякий хлам, – говорил он, уже обращаясь к патрульным.

«Какой это хлам?» – устало соображал я, идя к указанной двери.

– Через комнату, в следующую! – крикнул мне вслед солдатишка, когда я отворял дверь.

В комнате было тепло, грязно, полусветло и пусто. Из двери налево доносились какие-то звуки. Прислушался: стон, то повышаясь, то понижаясь, продолжал залазить в эту грязь четырех белых стен. Пошел к двери напротив. Открыл ее, остановился в изумлении.

Первое, что бросилось в глаза и поразило меня, был большой стол, накрытый белой скатертью. На нем стояли цветы. Бутылки от вина. Груды каких-то свертков, а на ближайшем крае к двери раскрытая длинная коробка с шоколадными конфетами, перемешанными с белыми и розовыми помадками.

«Что это? Куда я попал?» – задавая себе вопросы, не сводя глаз с конфет, тихо направился я к столу и вдруг спотыкнулся. И только тут я окончательно осмотрел и запечатлел обстановку большой, длинной комнаты, наполненной так людьми, что я теперь не понимал, как я не заметил этого сразу, а обратил лишь внимание на какие-то конфеты, пакеты и бутылки, действительно лежавшие на столе, а не примерещившиеся. То же, что заставило меня спотыкнуться, было спящее тело офицера. И такими издающими храп с подсвистами была наполнена вся комната. Они лежали на полу, на диванчиках, на походных кроватях и стульях. «Странная компания», – думал я, наблюдая это царство сна. Но вот какие-то голоса из следующей комнаты. Пробрался туда. Та же картина, только обстановка комнаты изящнее.

«Офицерское собрание полка», – наконец догадался я. Опять раздался разговор – прислушался, присмотрелся. Говорит седоватый полковник, склонив голову на руки, сидя за столом. Отвечает лежавший на диване.

Я пробрался к говорившему и позвал его.

– Господин полковник! – тихо звал я его.

Услышал. Поднял голову и окинул меня осоловевшими, притухнувшими глазами.

– Господин полковник, – продолжал я, – я из Зимнего дворца. Ужасно устал. Могу я остаться здесь и лечь отдыхать или надо еще кому-либо явиться?

– Глупо. Раз вы здесь, то делайте что хотите, но не мешайте другим! – ответил полковник, и голова опять легла на руки.

«Боже мой, что же это?.. Сколько здесь офицеров! На кроватях. Цветы. Конфеты. А там…» И образы пережитого, смешиваясь и переплетаясь в кинематографическую ленту, запрыгали перед глазами, и я, забравшись под стол, уснул, положив голову на снятое с себя пальто.

Проснулся я в десятом часу. В комнате стоял шум от споров, смеха и просто разговоров. Солнце лупило вовсю. Было ярко и странно.

«Почему надо мной какой-то стол? Что за гостиная? Что за люди? Где я?» – быстро промелькнули недоуменные вопросы, но сейчас же исчезли от воспоминания о ночном, о вчерашнем.

«Где брат? Что с ним?» – впервые вырос вопрос тревоги о любимом брате, гордости нашей семьи.

«Господи, милый, славный. Господи! Что же это теперь будет с Россией, со всеми нами?» И я принялся читать «Отче Наш». Молитва успокоила, и я вылез из-под стола. Офицеры, которые преобладали в наполнявшей комнаты публике, кончали пить чай. Около некоторых столиков сидели дамы.

«Что за кунсткамера? – зло заработала мысль. – Что здесь делают дамы? Ну ладно, умоюсь, поем и выясню, в чем дело!»

– Послушайте, где здесь уборная? – справился я у пробегавшего мимо солдата с пустым подносом.

– Там, – махнул он рукой на дверь, через которую я вчера вошел сюда.

Я пошел. Из пустой следующей комнаты, где я слышал стоны, я ткнулся во вторую дверь и попал в большую когда-то залу, а теперь ободранную комнату, с валяющимися и еще спящими телами, в которых я узнал юнкеров.

Около уборной – солдатской – я увидел через окно в другом помещении дикую картину насилования голой женщины солдатом, под дикий гогот товарищей.

«Скорее вон отсюда!..» И я, не умываясь, бросился назад.

Через час я познал тайну убежища для господ офицеров, мило болтавших с дамами.

Еще за