The Transformation of the World: A Global History of the Nineteenth Century - Jürgen Osterhammel

нации». После Первой мировой войны, имея в своей основе группу хорошо развитых университетов, диверсифицированная система высшего образования Японии была превзойдена только США и несколькими европейскими странами. Несмотря на необычайно сильную роль государства, преподаватели университетов в конце периода Мэйдзи (примерно с 1880 г.) отнюдь не были спицами в колесе, готовыми выполнять приказы сверху. Вместе с французской и немецкой формами организации в университет пришло представление об университете как о свободном пространстве для исследований и дискуссий. Академическая элита эпохи Мэйдзи связала себя с двумя различными мандаринскими традициями и соответствующими ролевыми моделями: с одной стороны, она могла идентифицировать себя с самоуверенностью и автономными тенденциями классических китайских ученых; с другой стороны, она восприняла авторитарные привычки, но также и гордость немецких академических "мандаринов", как их поминал Фриц К. Рингер. Рингера. Однако платили им скорее как китайским, чем немецким мандаринам: плохо.

 

Идеал и модель исследовательского университета

Идеал надежно финансируемых исследований, свободных от сиюминутного утилитарного давления и обеспеченных необходимыми материальными атрибутами (лабораториями, библиотеками, внешними исследовательскими станциями и т.д.), был важен для европейской концепции университета XIX века, хотя экспортировать или импортировать его было гораздо сложнее, чем его общую структуру как образовательного учреждения. Несколько современных университетов - прежде всего Лейденский в Нидерландах - уже считали себя исследовательскими. Но сегодняшнее представление о нем как об "общем комплексе" впервые возникло в эпоху революции, а точнее, в период с 1770-х по 1830-е годы в протестантской Германии: в Геттингене, Лейпциге и, в конечном счете, Берлине Вильгельма фон Гумбольдта и Фридриха Даниэля Шлейермахера. Далеко не все немецкие университеты были исследовательскими университетами. Однако они являлись примерами тех немногих высокоэффективных университетов, о которых слышали во всем мире. В основе модели исследовательского университета лежала централизация задач, которые до этого были разбросаны по "республике ученых". Несмотря на то, что в Германии продолжали существовать и другие исследовательские центры, а к концу XIX века появились новые (Физико-технический рейхсанштаб, Гезельшафт кайзера Вильгельма и др.), основной идеей немецких реформаторов было выведение исследований из академий в университеты и объединение различных "школ" под их крышей в виде институтов и семинаров.

Таким образом, университет приобрел гораздо более широкие задачи, чем прежде. Изначально существовавший наряду с академиями и учеными обществами (такими, как Королевское общество в Великобритании), музеями и ботаническими садами, он стал доминирующим научным институтом и решающим социальным пространством, в котором развивались академические сообщества. Он также предоставлял возможность проводить исследования, не думая о том, как они могут быть использованы в практической деятельности. Только так можно было отделить теоретическую физику (новую область, расцвет которой начался на рубеже веков) от экспериментальной физики. Наряду с классической и романтической музыкой (к которой, разумеется, причастна и Австрия), модель исследовательского университета стала важнейшим культурным экспортом Германии со времен Реформации - комплексом с глобальным, хотя и весьма разнообразным, влиянием. Не следует забывать и о ее недостатках: поскольку школьные дипломы, такие как экзамен Abitur, гарантировали доступ к высшему образованию, в университетскую систему была заложена опасность перегрузки. В имперской Германии тот факт, что образованные представители среднего класса и технические специалисты были продуктом системы образования, полностью управляемой государством (хотя и децентрализованной на уровне земель), способствовал нелиберальной фиксации на государственной власти значительной части немецкой элиты. Непрофессиональное "либеральное образование", которое в Великобритании или Америке до сих пор считается задачей третичного этапа системы образования, в Германии заканчивалось после окончания гимназии. Немецкий университет готовил людей по определенному предмету и не заботился о формировании характера. Нигде специализация не была доведена до такой степени как в научных исследованиях, так и в преподавании.

 

Задержка с принятием немецкой модели в Европе

Немецкие формулы не сразу нашли восторженных подражателей в других странах Европы. В 1800 г., за отдельными исключениями, прогресс науки был сосредоточен в Великобритании, Франции и германских землях. Италия и Нидерланды не успевали за ними. Прорывы в лингвистике и археологии были сделаны в Скандинавии, а в России впоследствии были достигнуты значительные успехи в естественных науках (например, составление периодической таблицы элементов Менделеевым в 1869 г.). Многим наблюдателям казалось, что в течение XIX века относительный вес стран "большой тройки" изменился. Важные научные открытия продолжали совершаться и во Франции, и в Великобритании, но в гораздо большей степени, чем в Германии, это происходило вне университетских структур. При Наполеоне Высшие школы превратились в сложные авторитарные центры подготовки кадров для государственной бюрократии и гражданского строительства, не уделяя должного внимания "чистым" естественным и гуманитарным наукам. В Англии Оксфорд и Кембридж, традиционно ориентированные на подготовку священнослужителей, долгое время избегали естественных наук и не проявляли интереса к строительству лабораторий. Как и в Китае, казалось само собой разумеющимся, что высшее образование должно осуществляться через изучение текстов, в отличие от практического обучения в больницах, судах или музеях. Вполне уместно, что первой наукой, обосновавшейся в университетах, стала геология - наука о чтении каменной "книги природы".

Такие ученые-джентльмены, как Чарльз Дарвин, сын богатого врача и спекулянта (и внук Джозайи Веджвуда, одного из пионеров индустриализации), продолжали играть в английской науке ту роль, которая стала невозможной в Германии после смерти Александра фон Гумбольдта в 1859 году. (Особым случаем был Грегор Мендель, чьи блестящие открытия в области генетики, сделанные в уединенном августинском аббатстве в Брюнне (Брно, Чехия), не оказывали никакого влияния на научную общественность в течение более чем трех десятилетий). Научные общества, многие из которых были созданы в XIX веке, долгое время сохраняли особое значение во Франции и Великобритании. Как и в ранний период Нового времени, Лондон был гораздо более важным центром науки, чем Оксфорд или Кембридж, и местом расположения всех научных обществ, действующих на национальном уровне. Современное развитие высшего образования происходило в основном из отдельных институтов Лондонского университета или из основанных позднее в таких городах, как Манчестер (1851 г.).

Нобелевских премий еще не было, первая была присуждена в 1901 году. Количественные рейтинги также не были частью академической жизни. Репутацию приходилось создавать индивидуальной работой в рамках обмена с другими учеными, который с самого начала имел как международное, так и национальное измерение. За несколько десятилетий до объединения Германии как национального государства ее ученые образовали сообщество, которое благодаря собственной деятельности и дипломатическим усилиям Александра фон Гумбольдта было хорошо интегрировано с остальной Европой. Примерно с середины века научные сообщества разных стран внимательно следили за деятельностью друг друга. Наука стала публичной ареной международной конкуренции - например, между микробиологами Луи Пастером и Робертом Кохом. Когда в 1896 году стало известно о недавнем открытии Вильгельмом