Весь Рафаэль Сабатини в одном томе - Рафаэль Сабатини

отвечать на вопросы. По моему убеждению, им чего-то недостает — либо сообразительности, либо честности.

— Но, гражданин председатель…

— Молчать! Вы немедленно удалитесь и будете ждать в приемной, пока я не вызову вас снова. Своих людей заберите с собой. Гражданин Моро, вы останетесь. — И Ле Шапелье звякнул в колокольчик, призывая секретаря.

Безобразные губы Симона злобно скривились. Но он не посмел воспротивиться столь определенному приказу, исходившему от деспота, который получил полномочия от новоявленной святой троицы — Свободы, Равенства и Братства.

Появился секретарь, и позеленевший от злости и разочарования Симон вышел из комнаты в сопровождении своих гвардейцев. Высокая дверь закрылась, и Андре-Луи остался с Ле Шапелье наедине.

Несколько секунд депутат мрачно разглядывал арестанта. Потом его тонкие губы растянулись в улыбку.

— Мне сообщили, что ты в Париже, несколько дней назад. Я все гадал, Андре, когда ты сподобишься нанести мне визит вежливости.

Андре-Луи ответил колкостью на колкость:

— Не упрекай меня в невежливости, Изаак. Я боялся навязывать свое присутствие столь занятому человеку.

— Понимаю. Ну что ж, вот ты наконец и здесь.

Они продолжали пристально глядеть друг на друга. Андре-Луи находил ситуацию почти забавной, но не слишком обнадеживающей.

— Скажи мне, — заговорил после паузы Ле Шапелье, — что связывает тебя с этим де Бацем?

— Он мой друг.

— Не очень желательный друг в наши дни, особенно для человека с твоей биографией.

— Принимая во внимание мою биографию, возможно, это я не слишком желательный для него друг.

— Возможно. Но меня заботишь ты, особенно теперь, когда ты так некстати позволил себя схватить. Какого дьявола мне теперь с тобой делать?

— Я ценю твою заботу, дорогой Изаак. Не знаю, поверишь ли ты, но мне очень жаль, что я стал причиной твоих затруднений.

Близорукие глаза председателя мрачно изучали стоявшего перед ним собеседника.

— Мне совсем нетрудно поверить этому. Кажется, судьба преисполнена решимости сталкивать нас снова и снова, несмотря на то что мы движемся в противоположных направлениях. Скажи мне честно, Андре: насколько правдив рассказ этого олуха о ночной авантюре в Тампле?

— Откуда мне знать? Если ты склонен верить нелепой байке безмозглого пса, что привел меня сюда…

— Проблема в том, что не поверить его истории невозможно. А нам бы этого очень хотелось; не только мне лично, но и моим коллегам по комитету. Твой арест так некстати подтверждает его рассказ. Ты ужасно не вовремя попался, Андре.

— Прими мои извинения, Изаак.

— Конечно, я мог бы без лишнего шума отправить тебя на гильотину.

— Если это неизбежно, то я бы предпочел, чтобы шума было как можно меньше. Никогда не любил выставлять себя напоказ.

— К несчастью, я в долгу перед тобой.

— Мой дорогой Изаак! Какие счеты могут быть между друзьями?

— Ты способен говорить серьезно?

— Если ты сможешь убедить меня, что знаешь человека, чье положение серьезнее моего, я буду безмерно удивлен.

Ле Шапелье нетерпеливо махнул рукой.

— Не притворяйся, будто ты и в самом деле полагаешь, что я не хочу тебе помочь.

— Я заметил в твоем поведении кое-какие намеки на желание помочь, за что очень тебе признателен. Но твоя власть не может не иметь кое-какие ограничения в государстве, где каждому оборванцу позволено диктовать свои условия министру.

— Однажды, Скарамуш, ты поплатишься головой за очередную остроумную реплику. Но пока тебе везет больше, чем ты себе представляешь. Возможно, даже больше, чем ты заслуживаешь, — и не только потому, что по воле случая тебя привели ко мне, а не на заседание комитета. Нынешнее положение дел требует, чтобы история Симона не получила огласки. Если ты со своими друзьями пытался спасти бывшую королеву, вы напрасно рисковали головами. Открою тебе один секрет. В Вене полным ходом идут переговоры о ее освобождении в обмен на выдачу Бернонвиля[452] и других депутатов, которые сейчас находятся в руках австрийцев. Если станет известно, что была предпринята попытка вызволить королеву, население может взбунтоваться и воспротивиться желательным политическим мерам. От байки о попытке проникнуть в Тампль мы могли бы просто отмахнуться. Но твой арест осложняет дело. Если ты предстанешь перед судом, может всплыть много неудобных подробностей.

— Я просто в отчаянье оттого, что подвернулся тебе так некстати.

Ле Шапелье пропустил эту реплику мимо ушей.

— С другой стороны, если я отпущу тебя, этот субъект, Симон, начнет мутить воду и заявит, что все мы куплены Питтом и Кобургом.

— Мой бедный Изаак! Ты оказался между Сциллой и Харибдой. Твои трудности вызывают у меня сочувствие, которое я собирался приберечь для себя.

— Дьявол тебя побери, Андре! — Ле Шапелье хлопнул ладонью по столу. — Может быть, ты прекратишь паясничать и скажешь, что я должен делать? — Он встал. — Тут все совсем непросто. В конце концов, я не комитет, и мне придется представить своим коллегам какой-то отчет. На каком основании я могу тебя отпустить? — Он подошел к Андре-Луи и положил руку ему на плечо. — Я сделаю что угодно, лишь бы спасти тебя. Но мне не хотелось бы взойти вместо тебя на эшафот.

— Мой дорогой Изаак! — На этот раз в тоне Андре-Луи не было насмешки.

— Не очень-то лестного ты обо мне мнения, если тебя это удивляет. Я еще не позабыл о случае в Кобленце.

— Параллели здесь неуместны. В Кобленце меня ни с кем не связывал долг и, следовательно, ничто не мешало мне помочь тебе. Ты же, к несчастью, лицо официальное, и едва ли служебный долг…

— Долг! Ха! — перебил его Ле Шапелье. — Мое чувство долга изрядно истончилось, Андре. Наша революция совершила причудливый зигзаг. Из тех, кто стоял у истоков, почти никого не осталось. Меня запросто могли смести вместе с жирондистами — последними сторонниками порядка.

Андре-Луи решил, что получил объяснение тому напряженному, затравленному взгляду, который так поразил его при виде Ле Шапелье. Его старый друг совершенно извелся, будучи во власти страхов и дурных предчувствий, иначе он никогда бы не позволил себе таких выражений.

Ле Шапелье убрал руку с плеча Андре-Луи и прошелся до стола и обратно. Его подбородок зарылся в шейный платок, на бледном лбу собрались задумчивые складки. Вдруг он резко остановился и спросил:

— Ты примешь назначение, если я его тебе предложу?

— Назначение?

— Может, оно и к лучшему, что в разговоре с этим Симоном ты назвал себя агентом Комитета общественной безопасности.

— Ты собираешься предложить мне должность агента? — В самом тоне вопроса уже содержался отказ.

— Ты возмущен? Почему? Разве ты уже не агент Бурбонов? Разве среди агентов не обычное дело — служить одновременно обеим сторонам? — презрительно поинтересовался Ле Шапелье. — Я мог бы объяснить комитету,