Хочешь жить, Викентий? - Нина Орлова-Маркграф

Он явно чувствовал, что его взяли на руки. Я прижал этого крохотного человечка к себе, и он так и припал к моей «материнской» груди. Телячьи нежности!

— Ты же мужик! — сказал я ему. — Мужик!

Он осторожно водил глазами, прислушивался к новой среде. И она ему нравилась! Личико приняло выражение спокойное и даже довольное.

Лиля-леденец вернулась, надела ему носки-валенки. Я уложил мальца в домик.

— По-моему, он готов выйти на волю. Такой был довольный.

— Через пару дней будем в кроватку переводить, — сообщила Лиля.

— Только уж очень тощий… — вздохнул я.

— Не переживай! Ему повезло, он выжил, а вес… были бы кости, мясо нарастет. Да, Квак?

— Лиля Леонидовна, а давайте больше не будем его называть Кваком.

— Так у нас имен здесь не полагается. Видишь, — кивнула она на деревянную дощечку, прикрепленную к инкубатору, с указанием фамилии и даты рождения младенца.

— Но родители же известны?

— Мать известна: Пушкарева Наталья Викторовна. Навестила разок-другой. А потом решилась. Сказала медикам, что вернулась на работу. И пропала. Даже отказную писать не стала. Пришлось у него в документах указать: подкидыш. — Лиля покачала головой. — А дети-то всё чувствуют! Лежит недоношенный, нелюбимый, брошенный!

— Будем звать его Иван Сергеевич, — решил я.

— Иван Сергеевич! — засмеялась Лиля Леонидовна. — Ну ладно.

В бокс заглянул Горбыль.

— Саня, сюда!

Я подошел.

— Пошли, машину разгружать будем.

— Что за товар?

— Медикаменты, оборудование кой-какое привезли. А потом можно домой. Октябрина отпускает.

Я и сам не заметил, когда успел привыкнуть к своему мальцу. Его уже перевели в кроватку. Правда, тепло пеленали и обязательно укрывали одеяльцем. Он словно ждал меня. На мое: «Привет, Ивашка!» — одобрительно повякивал, а когда я брал его на руки, блаженно замирал. За неделю он подрос и поправился.

В среду второй недели мы с Промокашкой отправились на ночное дежурство. Нам выпало дежурить с Домной Панкратьевной.

Нелькиного бутуза выписали, и она очень скучала.

— Я к мальцу, — сказал я, направляясь в бокс.

— И я зайду с тобой к Ивану Сергеевичу. — Нелька хвостом потянулась за мной.

Мы подошли к Ивашке, и мне он сразу не понравился. Он не отозвался на мое приветствие и печально смотрел в никуда. Часто веки его словно бы сами собой опускались, и тогда бледно-желтоватое личико казалось совсем неживым.

— Надо его перепеленать, — сказала Нелька и быстро освободила мальца от пеленок.

— Саня! У него сыпь!

— Сам вижу.

Действительно, на тельце мальца, у шейки, на грудке и в области паха, была розоватая мелкая сыпь.

— Сандрик, а что, если это гнойнички? — испугалась Нелька. — «Гнойнички опасны не только сами по себе. Это, как правило, признак серьезной инфекции», — процитировала она вызубренный для зачета отрывок из учебника. Голос ее задрожал, как стеклянная посуда в шкафу.

Я вспомнил, что тоже об этом читал.

— Не будем пеленать. Прикроем пеленкой и одеялом, — сказал я.

— Где же Домна? Домна Домкратовна! — воскликнула Промокашка: в волнении она вместо Панкратьевны назвала Домну Домкратовной.

— Как ты точно оговорилась! — хмыкнул я. — Она настоящая Домкратовна! Домкратовна пошла быстренько поужинать.

— Уже час ужинает!

— В такую топку сколько закинуть нужно! Домна все же!

Но тут послышались шаги, широкие, огнедышащие. Они могли принадлежать только одному человеку — Домне.

Мы стали стращать ее Ивашкиными гнойничками. Домна решительно скинула одеяльце младенца, глянула и пробасила:

— Ну вот чего вы панику разводите! Потница это, а не гнойнички. Тут орунов кормить пора, а они… Пошли помогать!

Нелька запеленала мальца, и мы поспешили в основное отделение.

Домна Панкратьевна быстро организовала кормежку младенцев. Нелька кормила их из бутылочек, а Домна, положив по младенцу на каждую руку, уносила в палаты к мамочкам тех, кого уже перевели на грудное вскармливание. Я постоял с минуту и вернулся к Ивашке.

Вид его теперь еще больше мне не нравился. Страдальческий — вот как бы я его назвал. Что-то его очень беспокоило. Но что? Не потница же?

Я снова распеленал его. Он был горячим.

— Нелька, у Ивана Сергеевича, наверное, температура! — крикнул я, высовываясь в дверь.

Тут и Домна как раз вернулась в отделение за следующими младенцами.

— Домна Панкратьевна, Саня беспокоится: что-то малец горяченький.

— Да что за дежурство сегодня!.. — всем нутром вздохнула Огнедышащая.

— Я к дежурному врачу пошел.

— Вот еще! Сначала сами посмотрим. — Домна протиснулась в дверь бокса. — Ну ни минуты покоя!..

— Домна Домкратовна, у вас только что было два часа покоя в столовой. Или вы очень беспокоились, когда кушали?

Домна изумленно взглянула на меня и склонилась над мальцом. Мне показалось, что Иван Сергеевич глянул на нее угрюмо и настороженно и, как зверек, сжался в комочек. Промокашка потом говорила, что такого не могло быть, а Горбыль — тот вообще рассмеялся и сказал, что я чиканулся на своем мальце.

Домна положила свою подушечную ладонь на его тельце.

— Да такой он, как всегда. У тебя, парень, синдром мамочки-неврастенички. Ты уже кормил его?

— Пробовал.

— Ест он хорошо-о-о, — протяжно сказала Домна. — Вон как поправился за последнюю неделю. В дом ребенка пора переводить. Понял, Квак? Дальняя дорожка тебе выпадает.

— Никакого Квака больше нет!

— А хто ж есть? — насмешливо спросила Домна.

— Я вам уже говорил — Иван Сергеевич. Можно Иваша или Ванечка.

— Смотри-ка! — усмехнулась Домна и вышла.

Наступила ночь. Я сидел около Ивана Сергеевича. Ночное освещение делало его личико каким-то фиолетово-желтым. Я все время проверял, не стал ли он горячее. Часа в три он уснул, и я, сам не знаю как, тоже уснул около него в боксе, прямо на стуле.

Малец разбудил меня своим плачем. Было утро. Я взглянул на него и сразу, минуя Домну, пошел в кабинет за дежурным врачом. Но — на ловца и зверь бежит — на коридорном повороте я увидел дежурившую в эту ночь Зинаиду Александровну, которая быстрыми и совершенно бесшумными шагами летела мне навстречу. Начинался утренний обход.

— Зинаида Александровна, недоношенный Пушкарев меня беспокоит, — сказал я.