В ожидании Догго - Марк Миллз

Эди набрала номер, но попала на автоответчик.

– Попробую позднее.

– Как он?

– Говорит правильно. Дружелюбно. Судя по всему, в возрасте.

Мне в голову пришла неожиданная мысль. Догго лежал, свернувшись под столом в тени.

– Где Патрик? – спросил я пса. Он поднял на меня ленивый взгляд, явно не тронутый звуком имени. – Патрик! – Снова ни малейшего проблеска узнавания.

– Странно. Он хорошо запоминает имена, – удивилась Эди.

Она предложила заглянуть в южнокенсингтонское отделение «Кристи» – проверить, нет ли там аукциона.

– В прошлый раз это нам помогло.

Да, тогда помогло. Вернувшись в агентство с продажи импрессионистов и современной живописи, мы придумали слоган рекламы полоскания для рта.

Старые афиши – искусство, конечно, не того уровня, но многие из лотов, представленных в галерее первого этажа, были французского происхождения, как и хэчбэк «Варго», над рекламой которого мы сейчас бились и пока не могли найти нужного варианта. Не могли не мы одни. Клайв и Коннор жаловались, что уперлись в стену, если только эти вечные нарушители спокойствия (сейчас они вели себя еще неистовее, чем всегда) не валяли дурака, чтобы ввести в заблуждение остальных.

Ральф знал, что делал, устроив в творческом отделе небольшой конкурс. Рассуждал об общем единении, но на самом деле заставил соперничать друг с другом. Все понимали: чья идея ему понравится в среду больше других, тот и получит работу. Миган все тщательно скрывала и явно взяла с Сета клятву, чтобы тот держал язык за зубами. Но я бы не удивился, узнав, что мы все идем к цели одним путем: сосредоточились на достоинствах в невзрачной обертке – малом расходе топлива и впечатляющей комплектации (включающей спутниковую навигацию и гарнитуру с беспроводной связью), предлагающейся в качестве стандартной. Слов нет – покупатель за свои деньги получал много приятных вещей, но стоило обратиться к внешнему виду машины, и цена вызывала слезы.

Старые афиши вдохновили нас с Эди своими стилизованными рисунками давно забытых французских ликеров, остроносых океанских лайнеров, несущихся вперед локомотивов и утопающих в пальмах курортов на Ривьере. Разница заключалась в том, что все они служили подтверждением превосходства соблазнительной силы стиля и моды над содержанием. Содержание же являлось той единственной картой, какую мы могли разыграть, продвигая такой непривлекательный, лишенный всякого шика автомобиль, как «Варго».

Эди первой указала на несоответствие. И как только прозвучали ее слова, старые плакаты больше не манили – скорее дразнили нас со стен. Впрочем, все равно пора было уходить. Эди еще записалась в парикмахерскую.

Я не знал другой женщины с такой же короткой стрижкой, как у нее.

– Наверное, просто подровнять?

– Там будет видно, – ответила она. – Представляете, до какой степени обритости я могу дойти?

– Как у Эллен Риппли в третьем «Чужом». Слабо́?

– Не слабо́.

Мы с Догго проводили Эди до станции метро «Южный Кенсингтон», где она еще раз попыталась дозвониться до Патрика Эллори, но опять включился автоответчик. Эди пообещала связаться со мной, если удастся поговорить с ним. И словно только что вспомнив, сказала, что завтра обедает с друзьями в пабе на берегу неподалеку от Ричмонда. Я, как назло, не мог составить ей компанию – тогда бы мне пришлось отказаться от обеда с матерью, приезжающей из Испании на похороны Пат Коннолл.

– Почему вы не сообщили?

– Решил, что слишком близко принял к сердцу слова деда.

Эди могла подумать, будто я просто храбрюсь, но это было не так. Когда мама позвонила в четверг, чтобы согласовать место и время нашего обеда, я по ее голосу понял: она не станет обсуждать со мной ничего более мрачного, чем то жаркое, какое нам подадут в ресторане.

Моя мать маниакально пунктуальна. Помня об этой ее особенности, я постарался прийти вовремя и поэтому опоздал не так сильно, как всегда. Двенадцать минут – результат лучше не бывает. А маме, как я заметил, данного времени хватило, чтобы пропустить «Кровавую Мэри».

Спиртное развеяло ее дурное настроение. Мать не хотела обедать в этом месте, но в их любимый с Найджелом ресторан – тот, что расположен неподалеку от отеля, где они останавливались, приезжая в Лондон, – не пускали с собаками.

– В жизни он лучше, – заметила мама, увидев Догго.

– Если хочешь, можешь погладить его.

– А надо, дорогой?

– Он чистый. Я вылечил его от блох. И давал лекарство от глистов.

– Ты сам? Своими руками? – удивилась она и даже неловко похлопала Догго по голове.

– Где Найджел? – спросил я.

Слабое оправдание, если в последний момент человек узнает о какой-то очень важной деловой встрече, от которой никак нельзя отказаться. Это заставило меня задуматься, в голову полезли неприятные мысли. Но вскоре они затерялись среди тревог и взбудораженности разговора о завтрашних похоронах Пат Коннолл и о призраках из прошлого, которых мать ожидала и жутко боялась встретить в крематории в Хартфордшире.

– Папа приедет?

– Не знаю. Думаю, что нет. Пат была одна из немногих, кто принял мою сторону, когда он ушел от меня к лесбиянке.

– Мама, Кэрол не лесбиянка!

– Не будь таким наивным, дорогой. Они маскируются не хуже гомосексуалистов.

В такие моменты разрыв между поколениями казался непреодолимой пропастью.

– Теперь никто так не говорит.

– Ты сам подбери слово, а мне пора приниматься за устриц.

Мама всегда любила выпить бокал вина – хлопок пробки в шесть часов вечера врезался в мою детскую память, – но сейчас заливала в себя «Сен-Веран» так, словно хотела потушить пожар. Я попросил ее сбавить темп. Она ответила, что старается. И этот загадочный ответ был первым знаком того, что́ надвигалось. Я подождал пару секунд, и следующая мамина фраза развеяла все сомнения.

– Я солгала тебе про деда, – пробормотала она.

– Про деда?

– Ты понимаешь, о чем я.

– Поясни.

– О том, что он тебе сказал. – Мать отвела взгляд. – Проклятый Найджел!

– Найджел?

– Он утверждает, что у тебя есть право знать правду. Но ничего хорошего из этого не получится. И теперь уже слишком поздно. – Она вытерла салфеткой навернувшиеся на глаза слезы.

Я словно окунулся в ледяное озеро. Опустил руку к Догго, и мне стало легче, когда по тыльной стороне ладони прошелся его шероховатый язык. Даже если бы я подобрал слова, неизвестно, получилось бы у меня произнести их вслух. Я видел, что матери тоже было тяжело.

– Извини, сын, – выдавила она.