Ричард Длинные Руки - штатгалтер - Гай Юлий Орловский

Лютер намного позже, а вот явление Иисуса примерно совпадает с началом нового недовольства ангелов, хотя и не точно. Они вроде бы начали скрежетать несуществующими зубами чуточку позже. Ну да, уже после того, как учение Христа окрепло, выдержало гонения римских императоров и стало государственной религией в Риме, а затем пошло мощно шириться во все стороны.

Я стукнул себя кулаком по лбу. Если триггер недовольства – учение Христа, то чем же вызвана неприязнь ангелов к человеку? Христианство гораздо чище, выше и совершеннее всех предыдущих, будь это язычество или даже просвещенный зороастризм…

Вроде бы все должно быть наоборот, ангелы должны бы приветствовать появление Христа… Или что?

Блин, насколько же проще действовать мечом, а не мозгами! Догнал, прыгнул, ударил. Догнал, прыгнул, ударил. Догнал, принял удар его меча на щит, а его самого по дурной голове со всего размаха!.. Эффектно, красиво, зримо. И без такого напряга, как сейчас, когда череп трещит, словно молотом получаю удар за ударом, а действия нет, потому как-то не то…

Что же произошло, что произошло…

Сэр Жерар появился на пороге, я вскинул голову и уставился на него непонимающим взглядом.

– Что? Маркус?

– Нет, – ответил он, – пока только граф Гуммельсберг.

– Эта катастрофа поменьше, – согласился я. – До особого распоряжения его пропускать всегда, не испрашивая моего разрешения. Так мы сведем церемонии почти к минимуму.

– Составите список? – поинтересовался он. – Коротенький, на полдюжины имен, не больше?

– Составлю, – согласился я, потом отмахнулся: – Делайте сами, вы же всех знаете. Потом кого-то вычеркну, кого-то добавлю.

Он удалился, Альбрехт вошел быстрый, моложавый, разодетый в пух и прах, и настолько собранный, что выглядит чуть ли не моложе меня. В серых глазах тот же суровый юмор успевшего повидать мир человека, очень неглупого, быстро все схватывающего и оценивающего точно и правильно.

– Ваше Величество! – сказал он, сокращая ритуал, и, сорвав с головы немыслимой расцветки шляпу, помахал ею над носком выставленного вперед сапога.

– Дорогой друг, – сказал я тепло, – как там вдалеке от Геннегау?

– Мы прошли до самой стены, отгораживающей Вестготию. Во всем королевстве осталось не больше дюжины лордов, что заперлись в крепостях и готовы дать отпор. Не знаю, на что и надеются.

– Погибнуть непокоренными, – ответил я.

Он взглянул остро.

– С прилетом Маркуса?

– Да, – сказал я. – Все-таки хоть какое-то удовлетворение. Не сдались, дескать… Шляпу можете положить в это кресло.

– Они уверены в своей правоте! – ответил он, посмотрел на шляпу, но в кресло положить не решился, король по благородной рассеянности может сесть с размаху.

– Мало быть правым, – ответил я. – Надо быть правым вовремя.

– Ваше Величество?

– Когда победим Маркуа… Граф, не смотрите так. Я сказал «когда», а не «если»! Когда победим небесную нечисть, у этих лордов, пожелавших отсидеться в своих гнездах, пока будем проливать кровь в самой жестокой в истории битве, будет реквизировано все, даже имена!

Он сказал серьезно:

– Народ это поймет, ваше величество.

– Потому, – велел я чуть строже, – сейчас не церемоньтесь. Кого удастся схватить – уничтожайте на месте. Остальных запугивайте сильнее, ужасы рисуйте пограндиознее.

Он кивнул.

– Все понятно, Ваше Величество. Тогда все те чистки, которые проведем, после победы покажутся королевству ласковым почесыванием.

– Вот-вот, – сказал я хмуро, – какое это счастье, сказал один философ, когда тебя понимают.

– Приходится, – ответил он со вздохом. – Мы не можем позволить, чтобы народ увидел ваши руки по локоть в крови и плоть младенцев на зубах.

– Мудро, – сказал я. – Не люблю вмешиваться в свои личные дела, пусть расхлебывают другие. Что-то у вас шляпа какого-то странного фасона, граф.

– Ваше Величество, мы вправе мыслить иначе, чем вся эпоха, но не вправе одеваться иначе!

– Конформист, – буркнул я. – Хотя лучше быть им в одежде, чем… Граф, пока отдохните с дороги, я приведу тут все в порядок… прежде всего свои мудрые, но какие-то неотесанные мысли, потом выберем короткую и прямую дорогу к победе.

Он поклонился.

– Ваше Величество…

Я все еще работал с бумагами, когда дверь кабинета беззвучно отворилась, я прислушался, сказал с удовлетворением:

– Бабетта…

За спиной весело прозвучал приближающийся голос:

– Я что, громко топала?..

– Благоухаешь, – ответил я, поворачиваясь. – Всеми фибрами. Ты мой луч света в темном и мрачном царстве. Дай на тебя хоть посмотреть… Сколько всяких морд насмотрелся…

Она сказала весело:

– Можешь даже потрогать. Ты что-то невеселый, даже усталый. Впервые, кстати, вижу тебя усталым. Что-то особенное?

– А ты как думаешь?

– Думаю, – ответила она, – очень особенное.

Я кивнул ей на кресло напротив, однако она легко и просто села мне на колени, но не прижалась таким зовущим телом, а даже отодвинулась и всматривалась в мое лицо внимательно и с сочувствием.

– Ты одна мне ростом вровень, – сказал я невесело, – стань же рядом брови в брови…

Она посмотрела с интересом.

– Ростом вровень?

– Чтобы женщина, – объяснил я, – была одного роста с мужчиной, она должна быть ему по плечо. Как вот у нас. У тебя какой рост?

Она поджала губы.

– Еще спроси, сколько я вешу и сколько мне лет! Благородному человеку достаточно знать о подруге, что она родилась.

– А ты разве подруга? – спросил я.

Она сказала мягко:

– Хотела бы ею быть. Или хотя бы стать. Честно!

– Разве мы не политики? – спросил я. – А в политике приходится делать много такого, чего не следует делать.

– Между друзьями?

– Между друзьями, – согласился я. – Разве в политике есть место для дружбы?

Она посмотрела очень внимательно, я со всей твердостью выдержал ее испытующий взгляд.

– Я не верю, – сказала она так же мягко. – Не верю, что ты говоришь серьезно. Ты не такой, Рич! Самое смешное, и я не такая. Мы оба с удовольствием играем в эту жестокую и увлекательнейшую игру, бахвалимся своим цинизмом и пренебрежением к морали и общепринятым нормам… простых людей, хотя мы недалеко от них ушли, но это нравится только сначала, когда наслаждаемся как бы свободой от родительской опеки…

Я слушал внимательно, а когда она остановилась и смотрела в ожидании реакции, сказал так же мягко: