Клуб бессмертных - Владимир Лорченков

Чересчур умные, правда, перегибали палку.

Ликург, например, решил, что деньги как таковые не нужны. Якобы это зло. Поэтому он изменил денежную систему Спарты. Ликург постановил, что деньги должны быть каменными, причем огромными в размерах. Сумму, необходимую для покупки вола, надо было везти на телеге, которую тащил этот самый вол. В результате богатых в Спарте не стало. Они просто не копили, потому что это не имело смысла. А до банковских вкладов, векселей и акций тогда было далеко. В принципе проблему имущественного неравенства Ликург, во временной перспективе, решил. А вот вопрос собственного попадания в Аид – увы, нет. Он и сейчас стоит на правом берегу, растерянно глядя на огромный круглый камень (в полчеловека высотой) который положили на его погребальный костер подданные.

– Ты не возьмешь этот камень в уплату потому, что он слишком тяжел для лодки? – спросил меня Ликург, когда попытался переправиться в первый раз. – Или сумма слишком велика? Так отколи себе кусочек.

Бедный спартанец, как обычно, ничего не понял. Они вообще были слишком простыми, эти спартанцы. Афиняне по крайней мере забавляли меня разговорами, когда я вез их через Стикс. К тому же у каждого из них во рту была медная монетка. Обстоятельный народ эти граждане Афин.

Правда, один-единственный раз этот камень Ликургу пригодился. Когда в 1943 году немецкие самолеты прилетели бомбить переправу через Стикс, полегло множество народу. А Ликург уцелел – он забрался под камень, и его не срезала пулеметная очередь немцев. Правда, это Ликургу не помогло. Он ведь уже и так был мертв. 1943 год был, кстати, очень напряженным. К очередям евреев прибавились бомбежки немецких самолетов. В Стиксе то и дело вспыхивали фонтаны воды, поднятые к нему многотонными бомбами. Немцы боеприпасов не щадили. Поэтому я составил о них мнение как о весьма щедром народе.

Сейчас – когда поток пассажиров становится слабее – я ложусь в лодку и ощущаю под собой поток. Речной поток.

Капиталы между тем росли. Зевс довольно потирал руки.

Ошибаются те, кто представляет себе верховного небожителя как озабоченного сексом самца, рыскающего по Элладе в поисках девицы. Как и всякий диктатор, понимающий, что рано или поздно ему придется покинуть страну, где он своевольничает, Зевс запасался деньгами. И накопил он предостаточно. Куда там Пиночету с его пятнадцатью миллионами долларов в американских банках! Зевс накопил столько, что ему хватит до самого Апокалипсиса, если, конечно, Апокалипсис произойдет.

А в том, что он произойдет, заверил меня сам Зевс.

Я не испугался. Для меня света, земли никогда и не было. Вся моя земля ограничена узкой полоской, которую я вижу, сидя в лодке. Апокалипсис устраивал героев, уставших от вечного существования. Зевса он не устраивал: жизнерадостный старик все никак не мог насладиться бытием.

Зевс посетил меня незадолго до того, как к Пруту спустился с холма Прометеус, который собирался переправиться в Румынию. О прибытии Прометеуса Зевс меня и предупредил. По словам хозяина, выходило, что очень скоро – после того, как легендарный герой откроет загадку Молдавии, – произойдет конец света. В некотором роде, конечно. Не для всех. Но меня и это мало интересовало. Зевс велел мне не переправлять Прометеуса на другой берег Стикса. Даже за деньги.

Я никогда не пытался выбраться на сушу слишком далеко от воды. Максимум, что меня интересовало, – узкая полоска, побережье шириной в несколько сот метров. Я любил только свою реку и свою лодку. Вода. Я спал в ней, я пил воду, я справлял в нее естественные надобности, я ловил в ней рыбу, к которой пристрастился, когда откололся от племени кроманьонцев. Река баюкала меня, кормила, и по вечерам я любил смотреть, как ветер играл с туманом, придавая ему самые разные формы. Этим любовался и Микеланджело. Когда я перевозил его, стемнело, и флорентиец сказал:

– Они превзошли меня как скульптора.

Он знал, о чем говорит. Микеланджело имел в виду, что ветер – лучший скульптор, чем он, а туман – лучший материал, чем его мрамор. Как и все скульпторы, Буонаротти был завистлив. Как все гении, он завидовал лишь тому, чего никогда ни один человек не может достичь. А еще он очень не любил рассуждать. Если бы Микеланджело рассуждал, он бы никогда не рискнул спорить с богом. Но я полюбил флорентийца вовсе не за это. Мне импонировало то, что ему понравилась моя река. А лучше всего ее, реку, было видно, когда пассажиров было немного и они не пытались, покрыв воду своими головами, перебраться на тот берег, не прибегая к услугам Харона. То есть меня. У таких бедолаг ничего не получалось. Они доплывали только до середины реки, после чего та вспыхивала, и они корчились в ужасных мучениях. А спустя мгновение обнаруживали себя на все том же, правом, берегу. Людям свойственно забывать о страданиях: некоторые пытались перебраться вплавь не один раз. Даже самые умные.

У Ликурга, например, постоянно обгоревшие брови.

Справедливости ради отмечу, что пассажиров у меня редко бывает мало. А в середине и конце 90-х годов работы стало невпроворот. Молдаване переправлялись через Прут по ночам, чтобы попасть в Румынию. А оттуда уже – в Португалию и Италию. Их было так много, что мы, лодочники-контрабандисты, даже пренебрегали элементарными мерами безопасности. Обнаглели настолько, что плыли через Прут (так теперь называется Стикс) даже днем. Пограничники просто не успевали вылавливать всех желающих нелегально пересечь границы. В 1998-м же году вообще наступил пик эмиграции. Тогда в переправу людей включились даже пограничники. Они здраво рассудили, что на честь мундира семью можно прокормить лишь в том случае, если это картошка в мундирах. Я, по идее, должен был обижаться на пограничников и других лодочников, потому что переправа была моей прерогативой.

Но работы было так много, что один я бы не справился. Зевс, конечно, протестовал против этих переправ. Ты ведь должен перевозить мертвецов, а не людей, – говорил он, но мне было плевать. К этому времени он уже перестал быть небожителем, и я не боялся.

В то утро, когда Прометеус дошел наконец до Прута и сумел перебраться на следующий берег без моей помощи, туман над Стиксом стоял особенно густой. Поначалу я принял фигуру человека, приближавшегося к переправе, за привычную игру ветра и тумана. Потом понял, что ошибаюсь. Передо мной стоял невысокий, плотный молдаванин с капризным ртом.

– Сколько за переправу? – спросил он.

– Сегодня мы не работаем, – вспомнил я предупреждение Зевса.

– Тогда, – сказал он, и я нисколько не удивился, – придется плыть самому.

Человек разделся, аккуратно сложил вещи в рюкзак и вошел в воду. Я с интересом ждал, когда вода в центре Прута вспыхнет и бедняга вновь окажется на молдавском берегу. Прометеус подплывал к центру реки все ближе. Наконец достиг. Огонь не возник. Послышался всплеск воды, и Прометеус вышел на румынском берегу, обсох, оделся и ушел.

Его ухода я не видел, потому что как только он переплыл так и не вспыхнувший Стикс – выпрыгнул из лодки и пошел в глубь земли. Стало понятно, что все заканчивается и лодка мне больше не понадобится. Когда умрет мир, умрет и Аид.