Звери рейха. Образы животных и немецкая пропаганда - Ян Монхаупт

class="a">[605]. Он в настоящем смысле слова заветный олень Геринга. Но теперь дела главного егеря пойдут на спад.

Успехи люфтваффе все незначительнее. По рассказам, еще до войны Герман Геринг говорил, дескать, провалиться ему на месте, «если хоть один-единственный вражеский самолет перелетит немецкую границу»[606]. Воздушная Битва за Британию уже давно проиграна, налеты союзников на Германию давно стали частью повседневной жизни. В бомбоубежищах от Кёльна до Кёнигсберга люди пытаются отвлечься шутками о «Провалившемся на месте Германе».

Между тем сам Геринг занят перестройкой Каринхалла в крепость. Тростник на крыше в 1942 году заменяется кирпичом, здания завешиваются маскировочными сетями, а число зенитных орудий возрастает с четырех до девяти. Но и этого недостаточно. В нескольких километрах к северу стоит точная копия резиденции Геринга, сделанная из дерева и парусины. Лишь несколько старых рядовых инженерных войск остаются на посту, чтобы в случае воздушной тревоги с помощью пиротехники и световых эффектов создать у противника впечатление, будто это и есть настоящий Каринхалл[607].

По мнению Геринга, только такая защита и позволит резиденции выстоять. Когда в одно воскресное утро его навещает рейхскомиссар оккупированной Норвегии Йозеф Тербовен, по всей Германии поступают сообщения о появлении вражеских подразделений. Но Геринг спрашивает у адъютанта только о том, поступало ли сообщение о воздушной тревоге в Каринхалле. Когда адъютант докладывает об отбое, Геринг вздыхает и довольно говорит: «Прекрасно, а теперь давайте немного поохотимся»[608].

Между тем его одержимость охотой сказывается и на собственном населении, что зимой 1942 года приводит к «овсяной войне». Когда 6-я армия вермахта оказывается в Сталинградском котле и практически перестает получать снабжение, а запасы на родине почти на исходе, оленей в государственных охотничьих угодьях Геринга продолжают кормить овсом. Овес мог бы использоваться в детском питании – жалуются несколько продовольственных ведомств и гауляйтеров. И поскольку ничто не должно угрожать моральному духу населения, Имперское ведомство охоты прекращает кормления овсом [609]. Вероятно, еще потому, что начальник рейхсканцелярии Мартин Борман, прознав об этом, скажет: «Если об этом узнает фюрер, дело плохо»[610].

В прошедшие годы Гитлер не скрывал своего мнения об охоте как убогом занятии. Пока Геринг добивался успехов и представлял нацистское государство за рубежом, он закрывал на это глаза. Но Геринг давно – вероятно, еще в 1938 году – потерял расположение Гитлера. Гитлер полагал, что Геринг выступает против войны лишь для того, чтобы наконец целиком посвятить себя накопленным богатствам и привилегиям [611].

Действительно, в этот период Геринг все больше походит на оленя в период перед гоном – те несколько недель в середине лета, когда олени наедают себе запасы жира для изнуряющего гона осенью, уединяются и избегают любой ссоры. Охотничья пословица гласит: «Олень перед гоном – это лесной призрак, которого ты можешь лишь предчувствовать, но не увидеть». Чем больше политических ударов приходится принимать Герингу, тем больше он отдаляется. Для обсуждения положения на фронте в главной ставке фюрера он появляется редко. А если и приходит, то чаще всего так, как в августе 1944 года.

В форме парашютиста и охотничьих сапогах Геринг врывается в зал совещаний и подходит к Гитлеру, сидящему за столом. Он обеспокоен наступлением русских. Люди в Восточной Пруссии опустошили свои банковские счета, поезда на запад переполнены. Бесконечными колоннами жители бегут от наступающей Красной армии. Только у Геринга другие проблемы: «Мои бедные олени. Это ужасно!»[612]

Тем временем наступила осень, в Роминтской пуще началось время гона. В 1944 году с привычным ревом оленей все чаще сливается далекий грохот пушек. Неудержимо надвигается фронт. Всего 10 километров пролегает между ним и восточной границей пущи.

Когда первые русские парашютисты высаживаются в Роминтене, Геринг и его приспешник Фреверт в начале октября в последний раз отправляются на охоту – на этот раз неудачную для Геринга. С пустыми руками на следующий день он покинет свое угодье и никогда больше сюда не вернется [613].

Чтобы имперский охотничий двор вместе с накопленными богатствами не попал в руки Советам, все самое ценное Геринг вывозит на специальных поездах. Караул и служащие лесничества тоже покидают пущу. В конце остается только управляющий, чтобы завершить последний акт господства Геринга, носящий кодовое название «Йоханнисфойер».

Испокон веков по христианскому обычаю в конце июня, в ночь накануне Дня святого Иоанна Крестителя, разжигают костер, чтобы уберечься от злых духов. Но Герингов костер служит одной цели – не оставить ничего, кроме выжженной земли. 20 октября 1944 года, почти через две недели после того, как Геринг навсегда покинул Роминтен, и незадолго до прихода Красной армии, имперский охотничий двор сгорает дотла [614].

Весной 1945 года в газете Joachimsthaler Zeitung Геббельс читает, что Геринг застрелил одного из ценных зубров в Шорфхайде и передал его в качестве мясного пайка беженцам. Геббельс разозлен. В дневнике он записывает, что это «кульминационный пункт в моральном смятении Геринга и его окружения», и передает газетную заметку Гитлеру с примечанием, что Геринг напоминает ему «об одной принцессе из дома Бурбонов, которая, видя массы, штурмующие Тюильри с криком “Хлеба!”, наивно спросила: “А почему эти люди не едят пирожные?”»[615]

Геринг распоряжается взорвать поместье, прежде чем Красная армия добирается до Каринхалла в Шорфхайде. Он с семьей бежит сначала в Баварию в свою летнюю резиденцию и несколько погодя – в землю Зальцбург, где его в мае 1945 года берут в плен союзники.

Когда советские войска маршируют по каштановой аллее, ведущей в Каринхалл, уже издалека они видят, что, в сущности, ничего, кроме развалин, от империи Геринга не осталось. Но посреди руин одиноко возвышается, несгибаемо стоя на пьедестале, бронзовый олень. Венценосный олень.

Словно чудо помогло ему пережить взрывы. Красная армия забирает памятник и устанавливает в саду захваченной виллы в потсдамском районе Бабельсберг. В 50-е годы он переедет в парк замка Сан-Суси, пока наконец в конце 60-х не доберется до зоопарка в Восточном Берлине, где и стоит по сей день [616].

«Лет через 50 или 60, – сказал Геринг военному психиатру в Нюрнберге незадолго до самоубийства в 1946 году, – по всей Германии можно будет увидеть изваяния Германа Геринга. Возможно, маленькие, но по одному в каждом доме»[617].

Ему суждено было ошибиться. Зато его частично пережил Имперский закон «Об охоте». До сих пор в Федеральном законе «Об охоте» закреплено понятие «немецкой охотничьей справедливости», до сих пор охотники