Изумрудный шторм - Уильям Дитрих

– Командир французов Рошамбо испытывает слабость к красивым женщинам.

– О чем это вы? – воскликнул я, хотя прекрасно понял, куда он гнет.

– Он – сын того самого генерала, который помог американцам победить и обрести независимость в Йорктауне. Но не унаследовал от отца ни ума, ни порядочности. Его стратегией является террор, и он восстановил против себя весь остров. Вот и отвлекается от невзгод, волочась за женщинами.

– Вы, что же, считаете, что я буду торговать своей женой? – вспыхнул я.

– Полагаю, господин губернатор просто предлагает мне сыграть отвлекающую роль, – сказала Астиза.

– Именно! Рошамбо – это слабое место французов, а не их сила, – подтвердил Лавингтон. – Вместо того, чтобы предпринять нападение на Дессалина, он устраивает бесконечные балы и карнавалы. Если вы хотите выведать стратегические секреты французов, думаю, лучше всего это получится у миссис Гейдж. Она немного пофлиртует и узнает куда как больше, нежели вы с телескопом и записной книжкой.

Что ж, Астиза уже исполняла роль возлюбленной Лувертюра. И нам нужно было получить доступ к Дессалину.

– Но только пофлиртовать, ничего больше, – сдался я.

– Ну, разумеется! – закивал губернатор.

– Я знаю, где и когда надо остановиться, Итан, – напомнила моя жена.

– Рошамбо управляют одни эмоции, – добавил Лавингтон. – А такие люди особенно уязвимы.

Идея эта была постыдной и мерзкой, но в наших обстоятельствах не столь уж и глупой. К тому же Астиза была готова скорее отсечь себе руку саблей, чем провести несколько недель или даже месяцев в обществе этой пустоголовой болтушки-аристократки леди Лавингтон. Она сгорала от нетерпения начать поиски Гарри и готова была сама кастрировать Леона Мартеля, если представится такая возможность. Ее колдуны и божки в корабельном кубрике успели предупредить о многом, и ей хотелось испытать судьбу и сотворить нечто неожиданное и необыкновенное. К тому же и я буду рядом и всегда смогу защитить ее честь.

– Уверен, что этот французский генерал достаточно осторожен и не станет распускать руки, общаясь с женой американского дипломата, – заметил я.

– Напротив. Думаю, что наставлять мужчинам рога доставляет ему больше удовольствия, нежели сами романы с их женами, – возразил губернатор. – И еще он пользуется своей безнаказанностью: его спальню охраняют солдаты.

– Да, это не слишком радует, – помрачнел я.

– Но Итан, так мы ничего не добьемся. Я буду только притворяться, обещаю! – заверила меня супруга.

Я вздохнул.

– Да, конечно. Что плохого тут может случиться?

Астиза обернулась к губернатору.

– Вы должны доставить нас в Санто-Доминго.

Лавингтон кивнул.

– Смотрю, ваша жена настроена весьма решительно.

– Но это единственный способ осуществить задуманное! – воскликнула Астиза.

– Нам удалось захватить корсарское судно. На нем мы отвезем вас до Кап-Франсуа[17], под флагом лягушатников. И вы высадитесь в этом городе на берег под видом американских дипломатов.

– Что ж, договорились, – сказала Астиза.

– А мнения супруга не хотите знать?

– Ну, что думаешь по этому поводу, Итан? – Моя жена была поистине несгибаема, как настоящий рыцарь.

Что ж, думаю, все и без того понимали, каков будет мой ответ. Я хоть и нехотя, но согласился.

– Тогда постарайся использовать свои чары, чтобы найти нашего сына. И чтобы я мог застрелить Мартеля, а потом забыть обо всем этом раз и навсегда. А может, я и Рошамбо заодно прикончу. Буду целиться ему в пах.

– В очередной раз вам придется сыграть роль героя, мистер Гейдж, – сказал Лавингтон. – Шпиона в лагере французов, искателя приключений в джунглях, заговорщика на стороне черных повстанцев – и все это на острове, объятом пламенем волнений. – Он так и расплылся в улыбке. – И давайте проясним кое-что. Главная ваша цель – это чтобы здесь у нас, в Карлайле, было безопасно.

Желтая лихорадка начинается с острой боли. Причем не только в желудке и нижней части живота, но и, сколь бы странным это ни казалось, еще и в ногах и глазницах. Ощущение такое, словно глазные яблоки вот-вот лопнут – так говорили мне страдающие от этой болезни в Санто-Доминго. А затем глаза остекленевали, и из них потоком лились слезы.

В каждом случае одна и та же картина. Лицо краснеет. Поднимается температура. Больному становится трудно дышать, он боится задохнуться и в ужасе хватает ртом воздух. На языке и зубах образуется плотный беловато-желтый налет, рвота желтого цвета, а фекалии с кровью. Губы покрываются черной корочкой. Заболевшие не могут пить. На теле открываются и воспаляются все новые глубокие раны. Впечатление такое, словно тело растворяется изнутри, больной теряет половину своего веса.

Более жуткую болезнь просто трудно себе представить.

Особое же ее коварство заключается в том, что порой больному вдруг становится лучше, и все думают, что он пошел на поправку. Но обычно это улучшение – лишь знак близкого конца. Несколько часов передышки, а затем судороги, кровотечение из носа и слабеющий пульс. Разные жидкости так и изливаются из всех отверстий. Тело – «уже труп», говоря языком врачей. Доктора тут мало что могут сделать, разве что вливать в это тело пинты крови в напрасной попытке хоть как-то поддержать жидкостный баланс. Во французских госпиталях возле кровати каждого больного стоит сосуд с кровью.

И никакое кровопускание тут не помогает. Напротив, оно лишь приближает конец. Все солдаты, которых отправляли в госпиталь, расценивали это как смертный приговор. Из десяти заболевших выживал только один.

Врачи терпели полное поражение. А потом заражались и тоже умирали.

Желтая лихорадка косила ряды наполеоновских легионов на Карибах. Бонапарт бросил туда два полка польских наемников, и ровно половина этих людей погибла через десять дней после высадки на берег. Потом прибыл шведский корабль с грузом оружия и амуниции – болезнь сразила всех членов команды, уцелел лишь один юнга. Вновь прибывшие французские офицеры так быстро становились жертвами этой страшной болезни, что те, кто уже был на острове, избегали вступать с ними в дружеские отношения, чтобы новые их товарищи могли протянуть хотя бы на неделю дольше. То, что французы называли mal de Siam[18], было разновидностью одной из лихорадок, бушующих в азиатских государствах, причем в более холодные зимние месяцы болезнь там, как правило, отступала. Но она угрожала каждой военной кампании и превращала каждое выступление войск в насмешку. Желтая лихорадка стала настоящим проклятием белой расы.