Изумрудный шторм - Уильям Дитрих

Из форта для проверки наших поддельных документов был вызван французский лейтенант, некто Левин. В офисе лорда Лавингтона на Антигуа нам помогли сделать французские и американские документы, соответствующие статусу дипломата.

– Но ваша миссия явно запоздала, мсье, – заметил лейтенант. Обращался он ко мне, но то и дело косился на мою жену, и в глазах его светились восхищение и удивление одновременно. Возможно, он рассчитывал, что я через несколько дней заболею желтой лихорадкой, и таким образом препятствие в виде мужа будет устранено. Я от души пожелал, чтобы этот наглец сам заболел чумой. – Нам говорили, что Луизиана была продана американцам в конце весны этого года.

Новости сюда добираются долго, так что мое удивление было вполне искренним.

– Если продажа Луизианы уже свершилась, я просто счастлив, – благодушно заметил я. – Мне довелось принимать участие в самых ранних переговорах, и вот теперь можно лишь порадоваться, что они столь успешно завершились.

– Не совсем так, мсье. С возобновлением войны между Англией и Францией наше положение здесь стало еще более безнадежным. Блокада англичан может принудить нас к сдаче. Могу лишь сожалеть, что вы привезли сюда супругу и втянули ее тем самым в нешуточные неприятности.

Я обернулся и оглядел морскую гладь.

– Моя жена имеет свое мнение, к тому же я не вижу никаких английских кораблей. – Тут мне выпал случай немного пошутить, поскольку смотрел я прямо на удаляющийся под французским флагом «Тулон». – Но мне хотелось бы получить и донести до американских властей более свежие сведения и оценки. Скажите, возможно ли мне переговорить с командующим, генералом Донатьен-Мари-Жозефом де Вимером, виконтом де Рошамбо?

Левин снова покосился на Астизу. Стало ясно, что он не считает это столь уж блестящей идеей.

– Думаю, это можно попробовать организовать, – тем не менее ответил он. – Вас необходимо где-то разместить?

– Если б вы могли предложить все еще работающую гостиницу…

– Да, она работает. Пока.

Лейтенант вызвал карету. Гардероб наш был весьма скромен, но мы позаимствовали у Лавингтона вместительный пустой сундук, чтобы выглядеть дипломатами с большим багажом. Чернокожий слуга, загружая сундук в карету, удивленно покосился на нас. Надо бы напихать туда побольше одеял, но теперь в любом случае было уже поздно. Щелчок кнута – и мы с Астизой двинулись в город.

Главные бульвары были вымощены булыжником, в отличие от боковых узких улочек, которые, когда шел дождь (а шел он тут почти ежедневно), покрывались грязью. Часть зданий являла собой солидные особняки, крепко укоренившиеся, как какой-нибудь германский бюргер, но по большей части дома были деревянными, в колониальном стиле, и поднимались на сваях на несколько футов от земли. Под них заметались с улицы пальмовые листья, щепки и всякий мусор.

– Сваи пропускают ветер и воду, – с сильным акцентом произнес по-французски наш чернокожий помощник. – Ну, и еще ураганы.

Почти все здания были двухэтажными. От нижнего этажа отходили арки, тянущиеся над землей и хоть немного защищающие тротуары от дождя. Из спальни можно было выйти на узенький французский балкончик с железными перилами – на нем с трудом мог разместиться лишь один человек, вышедший посмотреть на мир, развесить выстиранное белье или опустошить ночной горшок. Из деревянных ящиков под окнами выглядывали цветы – неухоженные, как и все вокруг во время осады, – но буйно разрастающиеся во влажном климате.

Несмотря на удручающую жару и осадное положение, белые (некоторые – уроженцы Франции, но были здесь и местные, креолы, как жена Наполеона Жозефина) одевались нарядно, но несколько странно. Даже в жару мужчины носили великолепные синие мундиры и сюртуки с разрезами на спине, а дамы – глухо, до самого горла, закрытые платья, последний писк парижской моды. Хорошо, хоть гражданские носили широкополые шляпы, часто белые или соломенные, желтоватые.

Но внимание мое больше привлекали цветные. Даже в осажденном городе треть населения составляли негры и мулаты – в основном домашняя прислуга, рабы с плантаций и освобожденные, которые не присоединились к восставшим. Самые бедные ходили в лохмотьях, но в целом это население из смешанных рас образовывало в Кап-Франсуа вторую по значимости аристократию и одевалось вполне прилично. Здесь существовала строжайшая градация по цвету кожи, и самая светлая соответствовала самому высокому статусу. Квартероны являлись потомством от браков мулатов и белых, метисы – от браков квартеронов и белых, и, наконец, самыми светлыми из всех цветных считались седецимионы, рожденные от белого человека и мулата[19]. В их жилах текла всего одна шестнадцатая негритянской крови, но по законам и обычаям они все равно считались «цветными». Взаимоотношения между всей этой палитрой регулировались столь же строго, как ритуал судебных заседаний, и вот теперь традиция эта рушилась. Человек с даже самым прекрасным цветом кожи не чувствовал себя защищенным в этой жестокой и запутанной войне.

Когда в 1791 году начались волнения, объяснял мне Лавингтон, здесь, на Санто-Доминго, проживало примерно тридцать тысяч белых, сорок тысяч мулатов и более полумиллиона черных рабов. За последние десять-двенадцать лет все эти три расовые группы то становились союзниками, то конфликтовали друг с другом, образуя временные союзы с вторгнувшимися на остров испанцами, англичанами и французами. На резню отвечали еще более жестокой резней, победы перемежались с предательством. Большинство богачей успели уехать два года назад – я сам видел в Нью-Йорке, как эти беженцы сходили с кораблей на берег.

И тем не менее разнообразие рас и цветов кожи в этом городе просто поражало! Здесь было принято ходить неспешно, ленивой и плавной, завораживающей своей грациозностью походкой. Женщины при ходьбе покачивали бедрами, и груди их соблазнительно колыхались. По контрасту с ними все белые, в том числе и вояки, казались такими неуклюжими… А красота лишь подчеркивалась разнообразными оттенками кожи – от кремового до орехового, цвета какао, кофе, шоколада и черного дерева. Зубы, так и сверкающие белизной, высокие шеи, прекрасно развитая мускулатура, всегда прямая спина… Многие цветные мужчины и женщины носили какие-то совершенно невероятные шляпы, увенчанные плюмажами, яркими и пестрыми, как оперение попугаев. Да, в более счастливые времена здесь был бы сущий рай.

Кап-Франсуа изрядно пострадал от войны и оставался в таком виде, поскольку достать краску было невозможно. Оружейный огонь изрешетил кирпичи, когда город в 1793 году был захвачен черными, потом в 1802 году напали французы и тоже внесли в процесс разрушения свою лепту, и это не считая многочисленных промежуточных стычек. От нескольких кварталов остались лишь черные обгорелые руины, и даже в еще населенных районах во многих домах были выбиты стекла окон, и их забивали досками, потому как смотреть было не на что, да и особо некому. Повсюду высились горы мусора – было слишком опасно вывозить его на тележках за город, да и рабы, выполнявшие эту работу, разбежались. Над городом висела тошнотворная вонь – пахло гнилью, канализацией и гарью, и лишь время от времени ветер, дующий с моря, разгонял этот ужасный запах.