Выйти из учительской. Отечественные экранизации детской литературы в контексте кинопроцесса 1968–1985 гг. - Юлия Олеговна Хомякова

Такова фабула фильма «Чучело» (реж. Ролан Быков, 1984) – близкая к первоисточнику экранизация повести Владимира Железнякова «Всего-то несколько дней», вышедшей в 1973 г. Толчком к появлению этой повести был реальный случай, который произошёл с племянницей В. Железнякова. Девочка взяла на себя чужую вину и была, что называется, затравлена своими одноклассниками. Повесть «Всего-то несколько дней» менее известна, чем её знаменитая экранизация, но её сюжет стал поводом для появления запретного в нашем кино конфликта протагониста-индивида с социумом. Самому Ролану Быкову, столько лет проработавшему с детьми, были прекрасно известны проявления подростковой нетерпимости, переходящей в настоящую жестокость. «Мне нужно, чтобы фильм бил тревогу. Чтобы зритель получил ожог, увидев суровую правду. <…> Детская жестокость – трезвая реальность. Так же, как то, что некоторые ребята заражены мещанской психологией»[95], – заявил Ролан Быков, фильм которого, снятый в 1982 г., выпустили на экраны лишь два года спустя, по указанию Ю. В. Андропова. Министерство просвещения СССР, Госкино СССР и ЦК ВЛКСМ рекомендовали педагогам и комсомольским работникам смотреть фильм совместно со школьниками и потом обсуждать картину. Предосторожность оказалась вовсе не лишней.

«Увиденное ужаснёт и заставит всерьёз задуматься даже тех, кто поспешит откреститься: “Неужели это наши дети?” (Читай: “Неужели мы такие?”)»[96] – выразил общее ощущение кишинёвец Д. Михайлов. Педагог Л. Резникова из Запорожья «сидела в наполненном детьми зале, видела и восторженные, и недоумённые, и наполненные слезами глаза. Но и улюлюканье слышала, и выразительный топот демонстративно выходящих из зала. Как же научить их смотреть, слушать, думать, переживать?..»[97]. Кинокритик Нина Игнатьева напомнила, что это, собственно, не первое обращение кино к теме подросткового насилия – и раньше это случалось, но на документальном экране: «Ребятам кажется, что они вершат правый суд, наказывая предательство, на самом деле наказание едва ли не оборачивается преступлением. <…> может быть, и отсюда они родом – эти развязные, наглые парни, которых мы видим в фильме “Средь бела дня…” (реж. Валерий Гурьянов, 1983), устраивающие “ледовое побоище” в мирной зоне отдыха <…>; из <…> “Обвиняются в убийстве” (реж. Борис Волчек, 1969), ударом винной бутылки оборвавшие человеческую жизнь. Или пацан, снятый документальной камерой, отвечающий на вопросы журналиста: “Человека ударишь?” – “Могу”. – “За что?” – “Даже просто так могу”»[98].

Многие дети и учителя также высказывались в поддержку фильма, т. к. коллизия показалась им вполне убедительной, вплоть до сходства с реальными случаями. «Вещизм» как главный диагноз заявлен в фильме весьма откровенно. Один из юных героев говорит: «Задаром никто ничего давать не будет. Все норовят схитрить и украсть, вот и ты хитри и кради». А главная «злодейка», принципиальная не в меру Миронова по прозвищу «Железная Кнопка», говорит своим одноклассникам: «Вам, как моей маме, главное, чтобы всё было шито-крыто». «Вещизм очень сильно задел и учительскую среду. <…> Школа изображена в фильме жестоко. И тем не менее готова подписаться под каждым штрихом картины», – сказала на обсуждении фильма в красноярском кинотеатре «Сов-кино» заведующая методическим кабинетом гороно О. П. Романова[99]. Вообще Р. Быков признавался впоследствии, что из писем, которые приходили и в поддержку картины, и с требованием «посадить этого Быкова на пять лет, чтобы одумался»[100], можно составить отдельную книгу: это был бы очень интересный портрет общества и времени.

Лену Бессольцеву в исполнении Кристины Орбакайте рецензенты воспевали – и в художественном, и в этическом смысле – в каждом отзыве. Генезис этой киногероини Н. Игнатьева трактует как продолжение образов князя Мышкина («Идиот» Ф. Достоевского) и Катерины («Гроза» А. Н. Островского), другие критики – как вариацию образов шекспировской Джульетты и Жанны д’Арк (в основном, по-видимому, из пьесы Жана Ануя «Жаворонок»): ведь Лена подвергается гражданской казни через сожжение её чучела и сама бросается в огонь, проходя, по сути дела, средневековое испытание огнём. Между тем она меньше всего напоминает настоящую советскую пионерку, которая, как гласят законы пионеров Советского Союза, «всегда смело стоит за правду». Лена, влюблённая в одноклассника Диму Сомова, прежде всего соврала, взяв на себя его вину: на самом деле это он проболтался о том, что класс совместно прогулял урок, и ребят наказали – сорвалась поездка в Москву. Поступок Лены трудно расценить как подвиг «товарищеской взаимовыручки», хоть бы даже и бессмысленный, да и вообще – не пионерский поступок, а вполне женский приём борьбы за симпатичного парня, который проявил к ней симпатию. И уж если говорить об экранных предшественницах, то вспоминается скорее героиня польского фильма «Как быть любимой» (реж. Войцех Хас, 1964) в исполнении Барбары Крафтувны. Дима же, увидев, как далеко зашёл гнев одноклассников, не нашёл в себе силы признаться и присоединился к коллективному линчеванию. Шок от его предательства потряс Лену, которая, придя в начале года в новый класс, сначала пыталась поладить с ребятами, смеялась вместе с ними над собой и не защищала от их насмешек своего деда, любителя старинных картин по прозвищу «Заплаточник». «Я предала тебя, когда пришла в этот класс», – такой приговор Лена вынесла сама себе за собственную слабость и конформизм. Все рецензенты дружно «не усмотрели» здесь скрытой темы репрессий по самооговору (попытка самоубийства Лены – очень эффектный, «булгаковский», по словам оператора Анатолия Мукасея, эпизод выпрыгивания из окна – из окончательного варианта всё же был исключён) и поздней реабилитации (ребята попросили прощения у Бессольцевых только тогда, когда те уезжали из города). Через десять лет после выхода фильма «Чучело» на экран можно будет выразиться более откровенно: «Парадигма эмиграции. Нечем дышать. Отравлен хлеб и воздух выпит. Да, и сионизм тоже. <…> функционально, конечно, еврейка. Дедушка, я больше не могу, давай уедем. Слезинка ребёнка. <…> Чужая, не наша, наши-ненаши, чучело, изгой. Тебе лучше уехать (больная совесть наша, отчуждение совести). Катись в свой Израиль! (Берлин, Нью-Йорк, куда угодно)»[101]. Но некоторые зрители уже тогда что-то почуяли: «Не погрешили ли здесь создатели киноленты против истины? Не слишком ли увлеклись они концентрацией зла, которому, кроме одинокой детской души, по существу никто в фильме активно не противоборствует? Ведь и разрешение сложного конфликта в “Чучеле”, пожалуй, недостаточно убедительно: уж очень поспешно, скоропалительно происходит раскаяние ребят и признание ими своей коллективной вины»[102], – заметила А. Егорова из Нижнего Тагила.

Тема детской жестокости проникала на советский киноэкран и раньше – например, в фильме «Эта опасная дверь на балкон» (реж. Дзидра Ритенбергс, 1976). Герой, отвергаемый коллективом в силу своей «неполноценности», тоже не был нов для советского кино и литературы для подростков. Наиболее яркие персонажи – герои