Обманщик и его маскарад - Герман Мелвилл

христианин может быстро, а иногда и поспешно замечать ересь и обличать ее.

– Ну и дела, – после изумленной паузы. – Хотя получается странная парочка, но похоже, что вы и травник тянете воз в одну сторону.

С этими словами миссуриец окинул собеседника пронзительным взглядом, ибо человек с латунной табличкой, напомнивший ему о предыдущей дискуссии с травником, теперь самым серьезным образом настроился на дальнейшее обсуждение темы о слугах и работниках.

– Давайте вернемся к этому вопросу, – воскликнул опрометчивый земледелец, разогретый этим намеком. – В наши дни все мыслящие умы приходят к выводу, основанному на опыте бесчисленных поколений, – посмотрите, что Гораций[123] и другие древние говорят о слугах, – так вот, они приходят к выводу, что человеческий скот по своим рабочим качествам в большинстве случаев проигрывает животным. Ему нельзя доверять; тягловые быки более надежны, а пастушьи собаки более добросовестны. Отсюда взялись тысячи новых изобретений: чесальные машины, кузнечные механизмы, машины для бурения тоннелей, зерноуборочные машины, механизмы для обрезки яблонь, обувные станки, швейные машинки, бритвенные станки, раздаточные механизмы, лифты для подачи блюд и еще Бог знает какие машины. Все они возвещают о начале эпохи, когда строптивые животные человеческого вида, – слуги и работники, – канут в пыль времен и станут ископаемыми окаменелостями. Я не сомневаюсь, что незадолго до наступления этой славной эпохи за их шкуры будут назначать цену, как за шкуры подлых опоссумов, – особенно для жуликоватых парней. Да, сэр, – он с лязгом положил ружье на палубу. – Мне отрадно думать, что, что однажды настанет день, когда я по зову закона возьму свое ружье и отправлюсь на охоту за этими «опоссумами».

– Господи, Боже милосердный! Но наша служба, сэр, совершаемая, как я попытался объяснить…

– Нет, сэр, – миссуриец воинственно вскинул щетинистый подбородок над енотовым хвостом. – Не пытайтесь умаслить меня; травник уже пробовал это сделать, да не вышло. Мой собственный опыт, насчитывающий тридцать пять мальчишек, только доказывает, что мальчишество – это худший вид низости и подлости.

– Боже, спаси и помилуй!

– Да-да, сэр. Моя фамилия Питч,[124] и я крепко держусь за сказанное. Речь идет о пятнадцатилетнем опыте и о тридцати пяти мальчишках, – американцах, ирландцах, англичанах, немцах, африканцах, мулатах, не говоря уже о том китайчонке, которого прислал человек, хорошо знавший о моих затруднениях… да еще тот мальчишка-ласкар[125] из Бомбея. Разбойник! Я застиг его, когда он высасывал первые весенние яйца из-под моих несушек. Все они разбойники и бандиты, сэр, – все до одного, белые или монголы. Просто уму непостижимо, как разнообразна подлость человеческой природы в юном возрасте. Я помню, что после того, как я одного за другим выгнал двадцать девять мальчишек, – причем каждого за совершенно неожиданную подлость, присущую только этому безобразнику, – я сказал себе: хватит, довольно. Я дошел до конца списка, полностью истощил его; теперь оставалось только добыть мальчишку, любого мальчишку, отличавшегося от двадцати девяти предыдущих, и он неизбежно окажется тем достойным помощником, которого я так долго искал. Но, боже ты мой!.. Этот тридцатый мальчишка, – кстати, к тому времени я давно зарекся от обращений в ваши агентства по найму и выбрал его из списка Комиссии по делам эмигрантов, выписал по особому запросу из восьмисот его сверстников, цвета всех наций, как они мне писали, временно размещенных в бараках на острове Ист-Ривер, – так вот, этот тридцатый мальчик был весьма недурен собой; его покойная мать была горничной у благородной дамы, или что-то в этом роде, а воспитан он был, на свой плебейский манер, как настоящий Честерфилд,[126] очень смышленый и быстрый, как молния. Такая обходительность! «Пожалуйста, сэр! Прошу вас, сэр!» – все время кланялся на приговаривал: «Пожалуйста, сэр!» Самым странным образом, сыновья любовь в нем сочеталась с лакейским подобострастием. Он испытывал такой искренний, особенный интерес к моим делам. Хотел, чтобы его считали членом семьи, – полагаю, вроде приемного сына. Однажды утром, когда я пришел на конюшню, то увидел, как он объезжает моего жеребца и говорит мне с этаким ребяческим простодушием: «Пожалуйста, сэр, мне кажется, он нагулял слишком много жиру!» Мне не хотелось резко осадить такого дружелюбного паренька, а он: «Пожалуйста, посмотрите, тут у него небольшая впадина на задней ноге, или я не разглядел поутру?» Вежливый плут! Вскоре я обнаружил, что он никогда не задавал овса на вечер бедному коняге, не ухаживал за ним и не накрывал на ночь попоной. Он был выше такой грязной работы. Его беспардонным выходкам не было конца. Но чем больше он злоупотреблял моим доверием, тем вежливее обращался ко мне.

– Сэр, вы каким-то образом неправильно поняли его поведение.

– Ни в малейшей степени. Кроме того, сэр, за его четсерфилдовским фасадом скрывались пагубные наклонности. Он изрезал мою лошадиную попону на кожаные ремни для застежек своего сундука. Разумеется, он все отрицал. После того, как его выгнали, я нашел обрезки кожи у него под матрасом. Он хитро сломал ручку мотыги, чтобы избавиться от работы в огороде. Потом изящно покаялся за последствия своего чрезмерного трудолюбия. Предложил починить, чтобы отправиться на приятную прогулку до ближайшего поселка, – там как раз созрели вишни в садах, – и вернулся через день с кое-как починенным инструментом. Очень вежливо крал мои груши, орехи, случайные шиллинги, доллары и даже пенни, – прямо настоящий бельчонок. Но я не мог ничего доказать, только высказывал свои подозрения. Я миролюбиво предложил ему: «Если ты будешь не таким любезным, но немного честнее, это меня устроит». Тогда он уволился и пригрозил подать на меня в суд за клевету. Больше я ничего не скажу о нем, кроме того, что через некоторое время в Огайо его поймали, когда он любезно подкладывал рельсу поперек железнодорожного пути, чтобы отомстить машинисту, который назвал его мошенником, каковым он и был на самом деле. Но хватит об этом. Вежливые мальчики или нахальные мальчики, бойкие или ленивые, белые или черные, – все они мошенники, и точка.

– Скандально и возмутительно! – нервно убирая с виду конец обтрепанного шелкового галстука. – Но разумеется, уважаемый сэр, вы подвержены действию прискорбного наваждения. Я вижу, что у вас нет ни капли доверия к определенным людям. Конечно, я признаю, что мальчишки, – по крайней мере, некоторые из них, – склонны к разнообразным глупейшим выходкам и проказам. Но что случается с ними потом, сэр, когда в силу законов природы, они перерастают все эти глупости?

– Мальчишки перерастают то, чего у них нет? Из дурных мальчишек вырастают хорошие мужчины? Сэр, недаром сказано, что «дитя – отец мужчины»;[127] все это мошенники, как и мужчины, которые из них вырастают.