Русская революция, 1917 - Александр Фёдорович Керенский

и военного министра Гучкова к армии обратился и Петроградский Совет. Кроме того, последний издал «приказ № 2», повторив, что Совет никогда не приказывал выбирать офицеров, а «приказ № 1», отданный до создания Временного правительства, относился только к войскам Петроградского округа. Таковы факты.

Связанная с «приказом № 1» легенда, возникшая и распространившаяся гораздо позже, просто свидетельствует о попытках людей под напором неординарных событий отыскать конкретные отдельные причины собственных бед. Они видят в развале старой империалистической русской армии только результат интриг и махинаций Совета, Временного правительства, Керенского и т. д.

Глава 6

Развал армии

Точно так же, как вся страна внезапно, неожиданно, почти сверхъестественным образом полностью лишилась старой административной системы, миллионы людей на фронте в один прекрасный день остались без всякой командирской власти. Армия утратила боевой дух, сердце ее, по общепринятому выражению, перестало биться.

Если русская армия с началом революции не желала сражаться, то лишь потому, что солдаты вышли из подчинения, а офицеры не могли командовать. У них больше не было ни власти, ни авторитета.

Все, кому доводилось бывать на русском фронте в течение предреволюционного года, все имевшие более или менее ясное представление о сложившейся обстановке в действующей армии видели смертельную опасность, грозившую ей после свержения старого режима. Но никто не ожидал, что признаки усталости и ослабления выльются в послереволюционный хаос.

Конечно, не следует представлять себе весь русский фронт перед революцией сплошь в мрачных красках. Войска, прежде одерживавшие победы, остававшиеся под началом наименее реакционных командиров, которые пользовались симпатией прогрессивных кругов, старавшихся свергнуть безумную власть Распутина, сохраняли боеспособность. Однако они находились очень далеко от отравленной петроградской атмосферы, на Кавказе, на Юго-Западном фронте (в Галиции), в Румынии, на Черноморском флоте.

Степень развала варьировалась в разных родах войск. Меньше всего процесс разложения, если и совершаясь, то медленно, затронул артиллерию и специализированные части, где служили наиболее образованные и культурные люди.

Особенно заметным было падение боеспособности и дисциплины в пехоте, что вполне понятно. Прежде всего после страшных поражений 1914–1915 годов русская пехота в 1916–1917 годах больше напоминала плохо обученное ополчение, чем регулярную армию. Пехотные дивизии уже не были сплоченными, согласованно действующими единицами. Неподготовленные новобранцы, спешно наугад пополнявшие разные дивизии, не имели ни малейшего понятия о соответствующих войсковых традициях. Это нередко относилось и к командирам, лейтенантам военного времени, которые выходили из стен училищ после двух-трех месяцев поверхностного обучения, чтобы возглавить чуждые им серые солдатские массы.

Впрочем, сама пехота разваливалась по-разному. Сильнее всего влияние подрывной пропаганды большевиков и германских агентов сказывалось в так называемых «третьих дивизиях», возникших не ранее января 1917 года. Злосчастную реформу по формированию боевых корпусов из трех дивизий вместо двух, которую вместе с большинством офицеров Генерального штаба сильно не одобрял генерал Алексеев, осуществил в отсутствие последнего (в то время генерал Алексеев лечился в Крыму) генерал Гурко, временно исполнявший в Ставке Верховного главнокомандующего обязанности начальника Генерального штаба. В эти самые «третьи дивизии» входили части, от которых хотело избавиться, признав непригодными, командование уже существовавших дивизий. Их составляли бесформенные, дезорганизованные, недисциплинированные солдатские массы, технически очень плохо оснащенные. Инспектируя позже разные фронты, я выслушивал бесконечные жалобы на проклятые «третьи дивизии», ставшие настоящим рассадником трусости, анархии, разложения. Именно в рядах пехоты большевистские и германские агенты сосредоточили свои подрывные усилия, только там добиваясь реальных успехов. Там скапливались только самые темные, невежественные, ультрареакционные элементы, которые исполняли приказы злейших врагов освобожденной России. Именно там в ответ на революционные приказы и требования звучал дикий крик: «К черту войну! Разбегаемся! Вы уже напились нашей крови!» Эти подонки понимали только язык грубой силы. И когда Временное правительство применяло силу, она действовала.

Мечты о мире

С первых дней и недель революции в армии и в народе возникли новые настроения и стремления. Россия не только физически устала от войны, но всей душой протестовала против нового кровопролития. Она, если угодно, наивно, но честно, искренне искала как бы очевидного выхода из тупика, в который попала воюющая Европа.

Многие энтузиасты-революционеры на фронте и в тылу, очевидно, считали естественным, что русская революция, избавив Россию от злодеяний старого режима, освободит человечество от военных невзгод. Страстное, непреодолимое, но неосуществимое желание немедленного справедливого мира завораживало людей.

27 марта Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов принял голосованием известное обращение к народам мира с призывом немедленно кончить войну. В нем выражалась твердая уверенность в наступлении мира. Пока войну вели империалистические правительства, народы были вынуждены повиноваться. Теперь демократическая Россия равноправно входит в семью свободных стран, отринув империалистическое царское прошлое. Поэтому ныне ничто не препятствует другим народам через голову своих правительств последовать примеру свободной России, положив конец братоубийственной войне. В первую очередь Германия должна отказаться от империалистической политики, свергнуть Вильгельма и одним ударом покончить с мировым империализмом. Над Европой занимается новая заря мира, вселенского единения, разгорающаяся в ослепительном сиянии правды и справедливости. Вчерашние враги сливаются в вечном братстве. Таков смысл воззвания Совета.

На Западе оно прозвучало наивным детским лепетом. Там не только власти, но сами народы вели смертельную борьбу. Они вовсе не желали ее прекращать и устраивать у себя революцию. Социалисты и лейбористы, являвшиеся к нам с визитами из Парижа и Лондона, быстро поняли глупость представителей советской русской демократии. Уже тогда стало ясно, что для успешной борьбы за мир им надо было бы полагаться не на риторику, а на более веские аргументы военных побед. Но в тот же самый день 27 марта, в момент слепого энтузиазма, веры в чудо в Западной Европе, вожди российского пролетариата питали тревожные сомнения. Они обратились с воззванием к немецким рабочим, требуя последовать примеру русских товарищей и положить конец абсолютизму Гогенцоллернов. Только, видимо, вовсе не были убеждены, что призыв будет услышан, ибо хитросплетение убедительных умоляющих фраз в обращении Совета разом опровергал предостерегающий грозный окрик: «Русская революция не дрогнет перед пушками завоевателей, не позволит себе отступить перед внешней военной силой!»

Мир с Людендорфом![18] Впрочем, империалистическая Германия при диктатуре Людендорфа не имела никакого намерения поворачивать пушки против «демократических завоеваний» русской революции. Демократические настроения и пополнение русской армии в первые недели революции произвели на германский Генеральный штаб сильное впечатление. Поэтому мы увидели, как он меняет стратегию на нашем фронте, причем просто с гениальной прозорливостью и быстротой. Вместо того чтобы нацелить на Россию огонь батарей, дула пушек, он забросал ее прокламациями, пропитанными гораздо более смертельным ядом, чем самые сильные отравляющие газы.