Русская революция, 1917 - Александр Фёдорович Керенский

за которой видно не возрождение, а разложение армии».

Несмотря на расхождение наших политических взглядов и разное отношение к революции, я не хотел отставки Гучкова, ценя его редкостную политическую интуицию и способность решать политические проблемы, не поддаваясь влиянию догматических или партийных соображений. России нужны были люди такой превосходной закалки. Новые настроения революционной демократии после Стохода внушали твердую надежду, что доверие к военному министру будет укрепляться по мере усиления народного национального самосознания.

Насколько помню, 12 мая, во время совещания фронтовых делегатов мой автомобиль случайно встал рядом с тучковским, и я решил уговорить его не выходить из Временного правительства. Пересел в его машину, начал обсуждать эту тему, но тщетно.

Вторая часть стратегического маневра Гучкова не принесла никаких результатов, кроме его отставки. Совещание командующих, состоявшееся в Петрограде 16–17 мая, отказалось поддержать его обвинения против Временного правительства. Первая попытка подчинить непокорную «волю» революционного правительства «сильной воле» воюющих генералов провалилась.

Мои первые дни в Военном министерстве

Лично мне эта попытка счастья не принесла. Я был вынужден принять портфель военного министра, а вместе с ним и запутанное наследство, оставленное Поливановым и Гучковым. Теперь я себя спрашиваю, не предчувствие ли тяжелого бремени толкало меня на попытки удержать Гучкова во Временном правительстве. Конечно, если бы среди командующих фронтами нашелся хоть один человек, пользующийся в войсках безграничным доверием, вопрос о преемнике Гучкова решился бы без труда. Но при безымянной, безликой системе информации современной войны таких героев еще не было. Ставка Верховного главнокомандующего во главе с генералом Алексеевым вместе со всем армейским командованием требовала назначить военным министром штатского.

Не служит ли подобное требование со стороны генералитета наилучшим доказательством ненормальности положения, в котором оказалось в то время фронтовое командование, и того, что оно это хорошо понимало? Поэтому ему больше всего требовался некий буфер между командирами и солдатами. Судьбе было угодно превратить в такой буфер меня со всеми неизбежными последствиями, ожидающими того, кто сует голову между молотом и наковальней.

Впрочем, раздумывать не было времени. Вскоре всем колебаниям был положен конец. На вопрос князя Львова, кого из штатских лиц Верховное командование могло бы рекомендовать на пост военного министра, генерал Алексеев ответил: «Первый кандидат, по мнению командующих, — Керенский».

Возложенную Временным правительством на меня в новом качестве военного министра задачу можно коротко сформулировать так: всеми возможными способами восстановить боеспособность армии. Для этого надо было любыми силами добиться, чтобы она перешла в наступление.

Ясно, что эта задача была бы абсолютно неосуществимой, если бы к тому времени, в середине мая, в массовом сознании не наблюдалось заметных признаков глубоких психологических перемен, порожденных событиями на Стоходе. В резолюциях, принимавшихся разнообразными армейскими советами и комитетами, в заявлениях прибывавших в Петроград фронтовых делегаций единодушно говорилось о необходимости восстановить боеспособность армии и производительность труда рабочих — двух важнейших условиях обеспечения обороны страны.

Конечно, здравых политических и национальных тенденций придерживались не все действовавшие в России силы. Большевистская пропаганда и деятельность германских агентов, выступавших в большинстве случаев заодно, усталость от войны, нежелание продолжать ее, которому мы никак не могли воспрепятствовать, по-прежнему изнуряли и расшатывали страну. Каждый из нас нередко чувствовал полную безнадежность. Перед самым своим назначением военным министром, в памятный день ухода Гучкова в отставку, я сказал на том же совещании фронтовых делегатов, которое слушало его лебединую песню: «Может ли свободная Россия оставаться страной немых рабов? Через два месяца я жалею, что не погиб в первые часы революции. Потому что твердо верил, что Россия наконец возрождается к новой жизни, что мы будем управлять страной без кнута и без розог, при взаимном уважении, без привычной покорности».

Впрочем, из мучительной безнадежности рождались не только силы разрушения, в ней возникали и крепли зародыши нового общества, открывались новые созидательные возможности, призывая нас энергично трудиться, верить в победу разума над исступленным безумием и сознательным предательством.

Вступив в должность военного министра, я, имея в виду желавший уклониться от ответственности высший командный состав, объявил приказом, что заявления об отставке приниматься не будут. Эта мера сразу пресекла намерения некоторых высших чинов подать в отставку в знак протеста против официального оглашения «Декларации о правах солдат». Я считал, что дисциплину следует в первую очередь соблюдать тем, кто по занимаемому положению должны служить примером исполнения долга. С другой стороны, нельзя было откладывать публикацию пресловутой декларации, так как ее, во-первых, давно опубликовали «Известия» Петроградского Совета, а во-вторых, Гучков с Поливановым дали армейским советам и комитетам категорическое официальное заверение, что она уже действует, а ее публикация задерживается по техническим причинам.

Покончив с недовольством генералитета, я немедленно опубликовал «Декларацию о правах солдат». Но внес в нее поправки, смысл которых позволил Ленину назвать ее в «Правде» «Декларацией о бесправии солдат» и начать ожесточенную борьбу против нового военного министра. В 14-м параграфе декларации, составленном генералом Поливановым и исправленном мной, говорилось: «Во время боевых действий на фронте офицеры вправе прибегать к дисциплинарным мерам, включая использование силы, в случаях нарушения субординации».

Этот параграф был первым шагом к восстановлению авторитета и престижа командования. Хотя даже самые смелые офицеры долго не решались пользоваться таким правом. Кроме данной кардинальной поправки, пересмотренный 18-й параграф декларации полностью относил к юрисдикции высшего командования назначение, перевод и смещение офицеров, вместо прежней статьи Поливанова, которая наделяла правом выбора кандидатов армейские комитеты. Таким образом я запретил подчиненным участвовать в назначении вышестоящих.

Наконец, в первые дни моей работы в Военном министерстве было покончено с «двоевластием» в Петроградском гарнизоне.

В течение двух месяцев пребывания генерала Корнилова на посту командующего Петроградским военным округом право контроля над Петроградским гарнизоном принадлежало одновременно думской Военной комиссии и солдатской секции Совета. Все попытки Гучкова и Корнилова покончить с абсолютно недопустимым вмешательством общественной организации в командование военным округом абсолютно ничего не дали. Напротив, Совет все чаще и больше вторгался в деятельность командования, усиливая недоверие военному министру. Генерал Корнилов постоянно шел на уступки Советам. Однажды он объявил в печати, что «не примет никаких серьезных мер в том, что касается внутреннего управления гарнизоном, без предварительного согласия Совета рабочих и солдатских депутатов, полученного через его исполнительный орган». В другой раз согласился на создание при своем штабе советского контрольного органа. Все это ничего не дало. 12 мая, в день отставки Гучкова, Исполком Совета лишил Корнилова права подписывать любые приказы по военному округу, касающиеся перемещения войск.

Тут терпение генерала Корнилова лопнуло, и он подал в отставку.

Мое намерение избавить