Восемь. Знак бесконечности - Ульяна Соболева

– Почему вы поругались с дочерью, Грег?

Тот вскинул на Алекса, помутневшие от слез глаза, и пробормотал что-то невнятное.

– Я задал вам вопрос – почему вы поругались с дочерью? Настолько, что она тут же ушла из дома.

Тот выдохнул и снова сжал дрожащие руки.

– Леночка, она… такая трудная девочка, понимаете? Мы все ради нее со Светкой, а она.

– Неблагодарная дрянь, да? Поэтому вы ее убили?

Он вскочил со стула но, не понимающий ни слова по-русски, Ферни тут же усадил его обратно.

– Я любил мою дочь, ясно?! Я любил ее! Может, я не самый примерный отец, может я… черт, может я что-то недопонял или недодал. А когда? У меня работа сутки через трое. Я сам себя в зеркале не вижу. Но я любил. Я старался. А она! Она катилась по наклонной. Я видел и хотел уберечь… да что там говорить… не уберег.

Он обхватил голову дрожащими руками, и Алекс нервно выдохнул. Да, не виноват он. Тут невооруженным глазом видно. Истерика у человека и горе. Настоящее, неподдельное. Они его уже часа два допрашивают, а он не меняется, не теряется в ответах, хоть и отвечает сбивчиво и невнятно. Заславский кивнул Ферни, и тот принес стакан воды. Грегори выпил и немного успокоился.

– Вы сказали, что когда гуляли по побережью вы видели влюбленную парочку, старика с собакой. А еще кого-то видели?

Алекс сел на край стола и проверил электронную почту, в ожидании последнего заключения и разрешения на эксгумацию.

– Нет. Никого. Это были ранние часы перед рассветом, – он словно задумался, а потом вдруг сказал, – да, там был бегун. Мужчина в куртке с капюшоном и синими штанами с белыми тройными лампасами. Он как раз бежал в мою сторону со стороны парка.

Алекс вдруг резко подался вперед.

– Синими с белыми лампасами?

– Да, именно. Я еще удивился. Сейчас такие не носят. А у него фигура, как у юноши, и эти штаны… как в годы моей молодости.

Алекс обернулся к Ферни.

– Открой показания свидетеля по делу Веры Бероев. Ирэн… как ее там.

Снова посмотрел на Грегори:

– Мы подержим вас здесь. Это не арест. Просто нам нужно, чтобы убийца вашей дочери немного расслабился решив, что мы нашли виновного и пока что будем разбираться. Согласны нам помочь?

Тот быстро закивал головой, и по его щекам потекли слезы.

– Только Свете скажите… она там одна. Сама не своя. Сами понимаете… Господи! За что нам это все?

Алекс бросил взгляд на Стеф и слегка кивнул. Через минуту она уже увела Грегори из кабинета.

– Ну что там? Ферни?

– В показаниях Ирэн фигурирует бегун. Молодой парень в синих штанах с тройными лампасами.

– Это он! Я нутром чую, что это он!

Алекс ударил кулаком по столу с такой силой, что пластмассовая подставка для ручек и канцелярских скрепок перевернулась и те, с металлическим цоканьем, покатились по полу.

Он сам не знал, в какой момент из нормального ребенка превратился в животное, которое жаждало крови, боли и агонии. Возможно, в тот момент, когда лично застрелил пса на дороге, или в момент, когда понял, что мать умерла, и ее тело, накрытое белой простыней, выносили у него на глазах из комнаты, а отец смотрел стеклянным взглядом на эти самые носилки. Данте казалось, что это он умер, а не мама. Ведь с ее смертью это действительно произошло. Не стало ребенка, который радовался детству, учил русский язык и смеялся, бегая по комнатам этого мертвого дома, который теперь давил на него своими стенами. Данте превратился в дикого звереныша, из которого вырос матерый хищник.

Он ненавидел сучку, которая заняла место матери. Красивую брюнетку с торчащей грудью и задницей, как в порножурналах. Товар. Она выглядела, как товар с хорошей рекламой. Как только эта ведьма появилась в их доме, Данте почувствовал отравляющую жгучую ненависть. Она пожирала каждую клетку его тела, каждый нерв, взрывала ему мозг. Смотрел на нее и понимал, насколько все это омерзительно. Ему было двадцать два, когда он вернулся из Аргентины, и Киаре столько же, она цепко ухватилась за свое место длинными острыми ноготками, которые Данте хотелось повыдирать с мясом. А ее место было в штанах Франко, которого она держала за яйца так крепко, что старик не видел ничего, кроме ее фото-модельных стандартов. Даже их свадьба походила на дешевый голливудский фарс. Светящийся, как новогодний шар, отец и рядом с ним дешевка, безвкусица, ширпотреб.

Данте тогда вывернуло наизнанку. Он посмотрел на женщину, потом бросил взгляд на отца – располневшего, с круглым брюшком, старательно старавшегося выглядеть моложе, и ему захотелось истерически смеяться. Видимо, на старости лет отец начал верить в чудеса. Это взбесило с первой же секунды. Данте почувствовал ее власть над Марини-старшим, а она почувствовала это презрение кожей, какой-то гребаной интуицией, или своей округлой бразильской задницей. Данте не знал, что она там плела его отцу, но эта чертовая тварь явно вознамерилась избавиться от опасности в лице Данте, и как можно быстрее. И просчиталась. Она, видимо, не понимала, насколько он опасен на самом деле. Данте никогда не станет добычей – он откроет охоту сам. Интересную охоту, смертельную. Именно тогда у него впервые появилось желание получить эту женщину любой ценой. Не важно, как, но заставить ее раздвинуть ноги. Оттрахать, как последнюю сучку, и избавиться от нее. Раскрыть отцу глаза. Самоуверенному Франко Марини, которого Данте когда-то боялся, от страха мочился в штаны, трясся, как бездомная собачонка, которую сейчас побьют палками.

«Ты – ничтожество, тупое русское ничтожество, как и твоя мать. Она была тупая сучка, и ты такой же. Толку от тебя никакого. Ты, как заноза в заднице, ничему не учишься, зря деньги на тебя трачу и время».

И так изо дня в день, из года в год, пока Данте не уехал учиться, а когда вернулся – то увидел, как бережно и нежно Франко носится с этой дрянью. И захотелось показать, КТО на самом деле ничтожество. Это был вызов на уровне подсознания, на уровне самых низменных инстинктов. Извечное соперничество.

К тому моменту Данте хоть и был молод, но успел повидать столько грязи, разврата и всякого дерьма, что никому и не снилось. Он влезал во все, во что мог влезть и вляпаться подросток в его возрасте. В клане его боялись даже тогда, когда ему было шестнадцать. В тот период своей жизни он совершенно обезумел. Погрузился в мир алкоголя, драк, женщин, азартных игр, наркоты. Да, он имел женщин уже в шестнадцать. Не они его, а он их. Жизнь за границей с полными карманами отцовских денег давала любые возможности. Кокаин изменял реальность до неузнаваемости, раскрашивал во все цвета радуги. Он стал ненормальным, совершенно невменяемым ублюдком, с которым не мог справиться никто. Бои без правил, поножовщины. Он дрался, как дьявол. Его не волновал исход боя. Из тех, кому наплевать на боль и собственные чувства, и уж точно – на чувства других. Он мог забить соперников на ринге почти до смерти. И ему это приносило наслаждение. В шестнадцать его впервые посадили. До этого адвокаты отца отмазывали Марини от колонии.