Тропой испытаний - Луис Ламур

Заходившее солнце причудливо подсветило облака багровым светом, пронзив их оранжевыми стрелами лучей. Я останавливался не только для того, чтобы проверить, нет ли погони. Нет, мне невольно хотелось насладиться окружающей красотой; даже когда тебе грозит беда, надо уметь ценить время, уметь растягивать простые, естественные радости, столь щедро даримые нам матушкой-природой.

Нестись куда-то сломя голову или жалеть время на то, чтобы чувствовать, любить, наконец, просто быть, — это обкрадывать самого себя. Так считал мой папа, и его взгляды разделял Луи Дюпай, который, несмотря на свой абсолютный практицизм, в душе оставался глубоко сентиментальным человеком.

Через Додж-Сити проходила железная дорога. И я решил воспользоваться ею, надеясь, что паровоз быстро доставит меня куда надо.

После наступления темноты мы еще с час продолжали двигаться вперед, прежде чем я начал присматривать местечко для ночевки.

Луна уже светила вовсю, когда я наткнулся на огражденный деревьями ровный участок с отличным ручьем и даже небольшим чистым озерцом. Лошади не показывали никаких признаков тревоги, и я смело въехал в чье-то владение, естественно, держа револьвер наготове. Чем черт не шутит…

Так, загон для лошадей, покосившийся амбар, а за ним домишко, обложенный снаружи камнями. Серый и черная, пофыркивая и прядя ушами, отправились к озерцу на водопой, а я стал внимательно оглядываться вокруг.

Ни запаха костра, ни свежего навоза, ни недавно нарубленных веток… Я бесшумно подошел к дому, постучал в дверь. Не дождавшись ответа, поднял щеколду, осторожно вошел внутрь…

Все спокойно. Ни запаха, ни звука. Можно зажечь спичку. Лежанка, очаг, стол, кухонная утварь, на стене пришпиленный гвоздем листок бумаги.

Я зажег свечу и поднес ее к записке.

«Всем, кто сюда пришел!

Это место принадлежит мне. Будьте здесь как дома. Там, под деревьями, похоронены моя жена и наш сыночек. Я не могу жить один. Уезжаю на родину поискать себе другую женщину.

А. Т. Т.

P. S. Если увидите где цветы, положите букетик на могилки. Она была хорошей женой. Делала все, что могла».

У очага лежали приготовленные дрова, пол был чисто выметен.

Я вышел на улицу, снял с лошадей поклажу и седла, отвел их в загон. Затем вернулся в дом и лег спать. Несколько раз просыпался — тишина. Только где-то далеко в степи выли койоты. Женщина, которая здесь жила, наверняка страдала от одиночества. Мужа ведь часто и подолгу не бывало дома — добыча, пропитание, охота, работа…

Рассвет я встретил на ногах. Быстро согрел себе кофе, оседлал жеребца, вывел лошадей из загона, привязал их к столбу. Затем приготовил дров для очага, подмел пол. Плотно закрыв дверь, пошел к могилкам. Обе на низеньком холмике под большим развесистым дубом, на обеих засохшие цветы, положенные разными людьми.

Рядом росло множество неизвестных мне желтых и красноватых цветов, я собрал букет и положил на могилы, сняв шляпу, молча постоял, потом вскочил в седло и поехал своим путем.

На записке стояла дата двухлетней давности. Интересно, добрался ли этот парень домой? Нашел ли себе другую женщину? Мне хотелось, чтобы он сюда вернулся. А если нет, то кто-нибудь еще рано или поздно обоснуется на этом месте. Нам с папой частенько встречались сгоревшие хижины таких же вот поселенцев, их разбитые повозки, ухоженные и неухоженные могилы, а иногда даже кости. Их поток нельзя остановить. Всегда найдется кто-нибудь еще. Ни самые дикие индейцы, ни даже армия не в силах сдержать неистребимую страсть людей к новым дорогам, новым далеким краям, вечное желание увидеть, как восходит солнце над их собственной землей…

Индейцы — прекрасные воины. Они тоже когда-то явились сюда ниоткуда, чтобы отнять у других территорию и пожить, как им хочется. Пушки и стрелы могут остановить солдат, но не женщин и мужчин с детьми и скарбом, которыми движет мечта.

Три дня спустя я въехал в Додж-Сити и направился прямо к Биллу Тилгмену, местному шерифу.

— Отгони лошадей на пастбище, — посоветовал он. — Там они будут в полной безопасности.

— Тилгмен? — поинтересовался я. — Мой папа знавал каких-то Тилгменов там, на Востоке. Один из них Тенч Тилгмен представлял Вашингтон во времена Революции.

— Наш родственник, — подтвердил он.

Я сидел на корточках перед его креслом на террасе.

— Меня зовут Кирни Макрейвен. Еду на Восток оформить право на собственность, завещанную мне папой. Кое-кто гонится за мной, чтобы не допустить этого. Мои родственники, хотя и далекие. Не хочу создавать вам проблем, но если они здесь объявятся, мне придется за себя постоять.

— Сколько ты пробудешь в городе?

— Уеду первым поездом. Утром.

— Можешь уехать сегодня вечером, если я это устрою?

— Чем скорей, тем лучше.

— Моя политика, мистер Макрейвен, — не разрешать проблемы, а не допускать их. Уедете сегодня же вечером.

— Они говорили…

— Я знаю, что они говорили, знаю, что они могли бы сказать, но я так же знаю, что завтра утром на Восток отправляется еще один человек. Чтобы сохранить в моем городе мир и покой, мистер Макрейвен, надо избавиться от причин. И побыстрее.

— Поэтому я и пришел поговорить прежде всего с вами. Это ваш город, и у меня нет желания стать проблемой.

— Что ж, спасибо. — Он встал. — Оставь лошадей и возьми с собой что надо. С ними все будет в порядке, я прослежу.

А что мне надо? Скатка и дорожная сумка. Я перекинул их через плечо, вынул из седельной кобуры винтовку и пошел за ним в дом. Через несколько минут мне нашлось место в вечернем поезде.

— Могу я угостить вас хорошим ужином, шериф? — предложил я. — Очень вам обязан.

— Нет, слишком много дел… Но все же спасибо. — Он направился к выходу из дома и вдруг остановился. — Макрейвен… эти люди… как они выглядят?

— Те, которых я знаю, худые, высокие. Предпочитают длинные черные сюртуки и черные шляпы. Удлиненные неулыбчивые лица, всегда ходят вместе.

Когда поезд тронулся, я откинулся на подушки сиденья как король. Комфорт есть комфорт. Последнее, что я увидел в окно, — это как трое всадников въезжали в город. Трое высоких худых мужчин в длинных черных сюртуках.

Они проехали рядом и даже не повернули голов посмотреть на пыхтевший поезд.

Может, это были они?

Мы с папой пару-тройку раз ездили на поездах, но этого, конечно, слишком мало, чтобы по-настоящему привыкнуть. Тем не менее, войдя вечером в вагон, я по-хозяйски плюхнулся на плюшевое сиденье и приготовился к долгой шикарной поездке.

Поезд был комбинированный — два пассажирских вагона, четыре для скота и один почтовый. В самом конце поезда — вагон-ресторан. Теперь мои соседи: полная молодая блондинка с двумя маленькими девочками, как две капли воды похожими на свою маму, мужчина с мерзким взглядом, будто его вот-вот стошнит; «новый» американец в атласной жилетке с массивной золотой цепочкой от часов; ковбой, спящий в обнимку с винтовкой, совсем как я, и наверняка револьвером за поясом, это уж точно.