«Господь дарует нам победу». Русская Православная Церковь и Великая Отечественная война - Михаил Витальевич Шкаровский

общин получали по 135 кг муки и 85 литров вина ежемесячно, во второй половине 1942 г. – восемь общин (в их число вошел приход закрытой несколько месяцев из-за хранения в ней трупов Серафимовской церкви) – по 145 кг и 82–94 литра, а в 1943 г. те же восемь приходов – по 150 кг и 90 литров ежемесячно.

Помимо предоставления продуктов для богослужений городские власти сделали и ряд других уступок верующим. Общинам Никольского и Спасо-Преображенского соборов был предоставлен воск для изготовления свечей. Известный ученый-музыковед Н.Д. Успенский, ставший в феврале 1942 г. регентом в Никольском соборе и создавший новый хор, сумел добиться выдачи певчим не только хлебных, но и других продуктовых карточек. На Охте для отопления собора в начале 1942 г. выделили деревянный дом.

Своеобразное признание значительной роли религиозного фактора в обороне города со стороны властей произошло весной-летом 1942 г. Когда принималось решение оставить в городе лишь тех, кто необходим для удовлетворения потребностей фронта и «насущных нужд населения», приходское духовенство получило возможность продолжить свое служение. Были эвакуированы лишь два штатных священника – 27 марта Сергий Бычков и 24 июля Илия Попов. Заштатных священнослужителей также было эвакуировано немного, всего лишь два-три человека. Впрочем, и в действующую армию священнослужители Ленинграда призывались чрезвычайно редко, лишь в конце июня 1941 г. – диакон Иоанн Долгинский и протоиерей Николай Алексеев, а в марте 1943 г. – диакон Михаил Воронин[263].

Явной уступкой Церкви было последовавшее в апреле 1942 г. разрешение в ряде крупных городов совершать Пасхальный крестный ход вокруг храмов с зажженными свечами. Произошло фактическое снятие некоторых ограничений на внебогослужебную деятельность, проведение массовых религиозных церемоний. О них даже стали сообщать в средствах массовой информации. Так, по указанию городского руководства фотографы, В.Г. Куликов и А.А. Шабанов снимали во время богослужения внутренний и внешний вид соборов и церквей Ленинграда на Пасху 1942 г. и Рождество 1943 г.[264]

В кинохронике начали показывать немыслимые еще недавно кадры: в освобожденных городах жители с иконами встречают советских солдат, и некоторые из бойцов, осеняя себя крестным знамением, прикладываются к иконам; освящается танковая колонна, построенная на пожертвования верующих, и т. д. Следует упомянуть, что зимой 1942/43 г. на студии Ленкинохроники был снят документальный фильм «Сбор ленинградскими верующими средств на танковую колонну имени Димитрия Донского и эскадрилью имени Александра Невского». Его автор, известный фронтовой кинодокументалист Н.А. Сотников, в 1976 г. вспоминал: «…это был приказ, боевое задание и, как мне намекнули, задание правительственное. Фильм предназначался для показа за рубежом, цели имел пропагандистские, должен был способствовать открытию второго фронта… С самого начала фильму были созданы максимально привилегированные условия – и не только по военным, блокадным меркам. Он должен был в производственном отношении идти «по зеленой улице». Высокие полномочия давались на период работы над фильмом и мне. Во всяком случае, я таких ни ранее, ни далее никогда не имел. Любая моя просьба по этому фильму воспринималась как приказ. А консультантом мне было рекомендовано пригласить самого митрополита Ленинградского и Новгородского Алексия»[265]. Владыка принял съемочную бригаду утром в Николо-Богоявленском соборе, и в тот же день около полудня состоялась съемка сбора пожертвований в этом храме. По свидетельству Н. Сотникова, его удивило, сколько верующих пришли внести свою лепту в оборону родного города и страны.

Практически прекратились репрессии против священнослужителей Московского Патриархата и обновленцев. Последние аресты их состоялись в Ленинграде в конце августа 1941 г. В то время город «очищался от неблагонадежных элементов», заподозренных в шпионаже. В подавляющем большинстве случаев пострадали совершенно невинные люди, например, был посажен в тюрьму знаменитый писатель Даниил Хармс. Арестовали и жену бывшего обновленческого митрополита Николая (Платонова) Екатерину Ивановну. Возникло даже коллективное церковное «дело». 28 августа «взяли под стражу» священника Никольского Большеохтинского храма Николая Ильяшенко и нескольких служащих этой церкви. Но осудить их не удалось. 4 сентября 1941 г. отца Николая эвакуировали в тюрьму г. Новосибирска, а 7 июля 1942 г. дело прекратили за недоказанностью обвинения и священника освободили. В первые месяцы войны был арестован священник Спасо-Парголовской церкви отец Симеон. Он умер в ленинградской тюрьме к 1943 г. По свидетельству прихожан, тело священника неизвестные люди привезли и положили на дороге у храма, заявив верующим: «Это ваш. Сами и хороните». Пастыря похоронили без гроба вблизи церкви на Шуваловском кладбище. Согласно приказу Военного Совета Ленинградского фронта от 9 марта 1942 г., подлежал административной высылке из Ленинграда протоиерей Князь-Владимирского собора Филофей Поляков. Однако для него было сделано исключение, и постановлением от 6 апреля высылку отменили[266]. Репрессии против духовенства и мирян в блокадном Ленинграде полностью не прекратились, но теперь они касались только «антисоветских» подпольных течений Русской Православной Церкви.

Однако отношения Церкви и государства в первый период войны диалогом еще не стали. В это время нередки были рецидивы прежней политики, грубых административных насильственных акций по отношению к православным приходам. Например, в заявлении Татаринцевой от председателя «двадцатки» Серафимовской церкви К.И. Андреева от 29 января 1942 г. говорилось, что с 22 января ее здание было изъято Приморским райсоветом «под склад-распределитель для приема покойников, доставляемых из города, и постепенного их захоронения. По распоряжению председателя товарища Белоусова, без меня и члена «20-ки» церковь была вскрыта, причем все имущество, утварь и прочее свалено к алтарям. Доступа в здание для меня нет». Вскоре при содействии милиции Андреев попал в церковь и обнаружил крупную недостачу денег, церковных продуктов и т. д.[267]

Зимой 1941/42 гг. разобрали на дрова часовню сгоревшей в марте 1941 г. и официально действовавшей до того времени церкви на Красненьком кладбище. У протодиакона Льва Егоровского служащие одной из воинских частей, несмотря на протесты, разобрали на дрова принадлежавшую ему хозяйственную постройку и т. п. Сохранялся запрет на посещение церкви военнослужащими и некоторыми другими категориями граждан[268]. Кроме того, сохранялась довоенная практика максимально тяжелого налогообложения священнослужителей, преследовавшая ранее цель заставить их отказаться от сана.

Неизбежность значительного изменения курса государственной религиозной политики стала ощущаться уже вскоре после победы в Сталинградской битве[269]. В Ленинграде городское руководство также с большей охотой шло навстречу просьбам верующих. Важной вехой во взаимоотношениях государства и Церкви в блокированном городе стало 1 мая 1943 г. В этот день была введена новая «Инструкция об отнесении населения к группам снабжения при выдаче продовольственных и промтоварных карточек». Служители культа были приравнены в ней к советским служащим, а ведь в 1918–1937 гг. они вообще относились к так называемым «лишенцам».

3 мая 1943 г. приходской совет Никольского собора обратился в общий отдел Ленгорисполкома сразу с двумя ходатайствами: об установке в квартире митрополита Алексия при соборе телефонного аппарата и