Терроризм в Российской Империи. Краткий курс - Олег Будницкий

Анархистский террор представляет собой самостоятельную разновидность этого способа борьбы и основывается на других принципах, нежели терроризм политический. В основе его лежит идея «пропаганды действием». 5 августа 1877 года свою интерпретацию лозунга «пропаганда действием» обнародовал французский инженер, один из видных идеологов анархизма Поль Брусс. Исходя из того что печатная пропаганда недоступна большинству рабочих и крестьян, поскольку они неграмотны, Брусс полагал, что боевой акт привлечет их внимание, заставит их мыслить.

Французские анархистские газеты призывали уничтожать сельских жандармов, мэров, иных государственных служащих, а также собственников и саму собственность, в каком бы виде она ни находилась. Газета «Революционное действие» призывала смело приниматься за дело, используя огонь, кинжал, яд, «чтобы каждый удар, нанесенный в социальное тело буржуазии, проделал в нем глубокую рану». В 1892 году анархист Равашоль (Франсуа Кёнигштейн) произвел подряд три взрыва: два в домах крупных судейских чиновников, причастных к осуждению анархистов, и один – в воинской казарме. 10 декабря 1893 года анархист Огюст Вайян бросил бомбу в палате депутатов французского парламента в Бурбонском дворце. Жертв не было.

Вайян был казнен в январе 1896 года, а неделю спустя анархист Эмиль Анри бросил бомбу в парижское кафе «Терминус»; при взрыве 20 человек были ранены и один убит. Десять лет спустя подобные акции были осуществлены российскими анархистами в Одессе и Варшаве. В чем заключался смысл теракта, осуществленного Анри? Среди пострадавших, по его мнению, «невинных не было». В кафе собрались буржуа или, по крайней мере, те, кто позволил себе развлекаться за счет угнетенных. После теракта Анри французские анархисты еще несколько месяцев производили аналогичные покушения. В мае того же года Эмиль Анри был гильотинирован. Его речь на суде стала своеобразным анархистским «каноном». Она была переведена на русский язык и издана женевской группой анархистов в 1898 году.

Выступления многих российских анархистов перед судом были парафразом знаменитой речи Анри. Это относится, в частности, к речи на суде Моисея Меца, одного из участников теракта в кафе Либмана в Одессе в декабре 1905 года. Мец говорил: «Мы, анархисты-коммунисты, признаем устную и печатную агитацию и пропаганду нашего мировоззрения среди угнетенной массы, и систематический, неустанный, единичный и массовый террор против частной собственности, частных собственников, власти и представителей власти. Каждый эксплуататор достоин смерти; каждая капля его крови, вся его жизнь, богатства сотканы из силы, пота и крови тысяч порабощенных, насильно обираемых. Каждый представитель достоин смерти!»

Громкие террористические акты осуществлялись также испанскими, итальянскими, американскими анархистами.

Российские анархисты оказались в известном смысле «наследниками» опыта западноевропейских и американских террористов анархистского толка.

 Идеология анархистского террора в России

Огромное влияние на российских анархистов оказал один из его основоположников, классик мирового анархизма П. А. Кропоткин. Причем его влияние было не только опосредованным через многочисленные печатные работы, но и личным – несмотря на не слишком юный возраст, он активно включился в практическую деятельность, принимал участие в различных съездах и конференциях, вел обширную переписку. Отношение Кропоткина к терроризму, ставшему едва ли не главным средством достижения целей для считавших себя его последователями, по меньшей мере неочевидно.

Кропоткин никогда в принципе не отрицал террор. Однако его отношение к целесообразности этой тактики и ее эффективности было довольно осторожным. «Покуда революционная партия говорит: долой самодержавие и объявляет войну одному самодержавию, она хотя и расшатывает самодержавие, но не расшатывает ни одну из тех основ, на которых зиждется правление привилегированных классов. Борьба должна быть направлена главным образом на экономические, а не на политические формы», – писал Кропоткин.

Кропоткин считал терроризм неизбежным спутником революционного движения, симптомом нарастания недовольства масс и одновременно средством революционной агитации. Террор должен расти снизу, дело же революционера-анархиста принять в нем участие, если он чувствует, что совершение того или иного террористического акта отвечает настроениям масс и будет ими понято.

Централизованный террор неэффективен, если приводит к изменениям лишь в политической сфере, не сопровождаясь радикальными изменениями экономической структуры общества.

Призывать к террору других, не принимая в нем личного участия, аморально, еще более аморально – принимать за другого решение и посылать его на теракт, ничем не рискуя. Террористический акт оправдан, если он является следствием не холодного расчета, а аффекта, если убийство на экономической или политической почве вызвано состоянием самого террориста, невозможностью для него далее сносить насилие. Террористический акт оправдан, если он является средством самозащиты, ответом на насилие со стороны конкретного лица или государственной системы.

Кропоткин считал недопустимым для революционера публичную критику террористов, которым грозит смертная казнь, даже если акты, ими совершенные, противоречат его убеждениям. Отсюда его жесткое неприятие социал-демократической критики терроризма. Кропоткин видел «издержки» «разлитого» террора. Он резко критиковал практику «эксов», нередко сопровождавшихся убийствами, «безмотивный» террор. Но критиковал, так сказать, среди своих, не рискуя это делать публично по этическим соображениям. Однако нетрудно заметить, что эта позиция уязвима именно с этической точки зрения. И не несет ли ответственности сторонник «разлитого» террора за то, что тот вышел далеко за пределы отводившегося ему теоретиками русла?

Первая статья, подводившая теоретическую основу под анархистский террор в России ХХ века, принадлежала перу Георгия Гогелии и появилась в декабре 1903 года на страницах журнала «Хлеб и воля», издававшегося в Женеве группой анархистов-коммунистов. В статье, озаглавленной «К характеристике нашей тактики. Террор», после оговорки, что террору хлебовольцы не придают первенствующего значения, говорилось: «Террор является неизбежным атрибутом революционного периода до и во время революции». С точки зрения редакции, Россия переживала как раз такой исторический момент. Террор может носить характер индивидуального акта или же форму аграрного и фабричного, т. е. массового террора. Предпочтение хлебовольцы отдавали последнему, но и в индивидуальном терроре видели несомненный революционный смысл. Индивидуальный террор мог иметь «троякое значение: как мщение, как пропаганда и как “изъятие из обращения” особенно жестоких и “талантливых” представителей реакции».

Предпочтение хлебовольцы отдавали террору массовому, децентрализованному. В статье приводились в качестве образцов фабричного и аграрного террора насильственные действия, осуществлявшиеся рабочими и крестьянами во Франции, США, Англии, Испании – захват и разгром фабрик и заводов, убийства их владельцев или управляющих, нападения восставших крестьян на административные центры, убийства помещиков. Хлебовольцы призывали не бояться «лишнего буйства» со стороны народа, «идти в ряды угнетенных, слиться с ними, работать с ними вместе, чтобы соединить все формы борьбы в один грозный массовый террор, который снесет в область гнетущих воспоминаний весь капиталистический строй».