Дом над Двиной - Евгения Фрезер

На следующий день они снова пришли на мою горку. Вскоре мы увидели, что мимо ворот идут к реке еще какие-то ребята. Мы побежали и присоединились к шумной веселой компании, катающейся на салазках с берега. Берег около нашего дома был довольно крутой, и с него можно было съехать не только до реки, но и далеко на ее ледяной простор.

Один румяный мальчик подошел ко мне и спросил, как меня зовут.

— Женя, — ответила я робко.

— А меня — Толя, Толя Мамонтов, — он представился совсем как взрослый. — Ты ездишь на салазках неправильно, — сказал он, — сидишь, как маленькая, ноги вытянула, так далеко не уедешь.

И он показал, что лучше всего ехать на санках лежа на животе и рулить одной ногой. Я последовала его совету, но на середине склона свернула в сторону и оказалась в сугробе. Все смеялись, но я не обиделась. Я была рада, что ко мне относились как к члену компании. Это было новое и приятное ощущение.

На этой неделе у нас во дворе появились ненцы с оленьими упряжками. Они привезли свои товары: шапки, пимы, тапочки — все из оленьих шкур. Ненцев сопровождало несколько белоснежных собак. Они мне очень понравились, но меня предупредили, чтоб я их не трогала, так как они не любят незнакомых. Этих собак используют для охраны огромных оленьих стад.

Веселые плоские лица ненцев лучились улыбками, их говор звучал так странно. Они пытались уговорить нас нанять их для поездки на нартах, хоть до дальних чумов. Бабушка не соглашалась:

— На реке очень холодно, — убеждала она. — Нарты совершенно открыты, можно обморозиться.

Наконец бабушка согласилась на компромисс, и нам разрешили прокатиться, но не дальше городской окраины.

Так как на нартах могут уместиться лишь один-два пассажира, были наняты двое нарт. Юра и я поедем на одних, Марина и Сережа — на других. Тепло одетые, теплые шали прикрывают лицо, сидя сразу за спиной погонщика (у него в руках длинный шест, с помощью которого он управляет оленями), мы выезжаем медленной процессией за ворота. Каждые нарты тянут четыре оленя, и как только мы оказались на реке, они мощно рванули вперед.

Описать восторг от поездки на оленях невозможно. Нарты так легки, что кажется, будто они летят, не касаясь снега. Пощелкивая языком, ненец подгоняет оленей, я сижу, прильнув к Юре, немного побаиваясь и волнуясь. Мы мчим вперед и вперед. Свистит ветер; дома, сады, купола церквей — все только мелькает. Вот и окраина города — скучная равнина, тут и там разбросаны редкие домики. Смеркается. Снег на реке и по берегам становится алым, потом превращается в темно-лиловый. Олени делают широкую дугу и поворачивают обратно к мерцающим огонькам города, в наш двор.

А в теплой кухне бабушка, повязав передник, с красным от жара плиты лицом, печет блины. На табуретке большой горшок теста, а в другой посудине, поменьше, — топленое масло. На плите длинный ряд маленьких тяжелых сковородок. Бабушка работает ловко, точно рассчитывая движения. Ее рука мелькает вдоль ряда сковородок туда-обратно. На каждую сковороду наливается масло, потом тесто, и к моменту, когда последняя сковородка наполнена, блин на первой уже пора переворачивать, и так до конца ряда. Потом по очереди снимать готовые блины на поднос. Эти операции повторялись своим чередом, пока не вырастала гора тонких блинчиков, не тяжелых и жирных, а легких и очень вкусных. Их тут же уносили к столу, чтобы сразу есть в несколько слоев. На столе сметана, икра, всевозможные другие закуски, а также разнообразное варенье из лесных ягод.

Старинный русский, всеми почитаемый обычай блюли всю неделю. Блины ели сотнями, и лишь чтобы они не надоедали, готовили еще какие-то другие блюда.

В последний день масленицы у бабушки появилось ностальгическое желание съездить в Маймаксу, туда, где она родилась и выросла, где прошли первые годы ее семейной жизни. Там у нее уже почти не осталось родственников и друзей, но бабушке хотелось снова повидать вдову Павла Михайловича, который сопровождал бабушку с матерью в Санкт-Петербург на историческое свидание с царем. Далекие воспоминания, да и празднование масленицы сыграли свою роль — бабушка велела Михайле запрячь тройку, а мы с Юрой должны были сопровождать ее.

Тройка была очень популярна в России. Она воспета в десятках русских стихотворений, песен и романсов. Специальная упряжь и особый бег трех лошадей, запряженных в ряд, уникальны. Только средняя, наиболее крепкая, коренная лошадь (коренник) бежит в оглоблях. Она управляется с помощью пары вожжей, высоко несет голову и глядит прямо вперед. Арка над ее головой, под названием «дуга», часто украшается серебром и маленькими колокольчиками. Боковые лошади называются пристяжными. Они управляются каждая своей вожжой, их головы повернуты в разные стороны. Коренная бежит рысью, пристяжные — галопом.

Плотно прижавшись друг к другу в широких, низких, обитых войлоком санях, укутанные полостью, мы отправляемся в путь утром. Морозно, сыплет легкий снежок, но праздник вывел людей на широкую улицу, и по ней во всех направлениях проносятся санные упряжки всевозможных видов. Навстречу нам летела лошадь, запряженная в маленькие элегантные санки. В них сидели молодой человек и хорошенькая девушка, закутанная в меха. Она смеялась и, поравнявшись с нами, махнула нам рукой. Впереди нас мчалась тройка, полная молодежи, распевавшей песни под гармошку. Нагнав ее, мы некоторое время неслись рядом, и колокольчики наших троек пели в унисон.

Мы подъехали к месту, где остров Соломбала делит реку на рукава. Снег прекратился, бескрайнее пространство реки простиралось перед нами. «Ну, ну!» — крикнул Михайло и поднял кнут. Лошади немедленно пошли в галоп и помчались вдоль острова. Справа светились оранжевые огоньки Соломбалы, а слева от нас потянулись скучные берега Маймаксы, где темнели громады лесопильных заводов. Тройка промчалась мимо заводских корпусов, поднялась на берег и подкатила к одноэтажному дому, скрытому за деревьями. Пока мы поднимались на крыльцо, нас приветствовал хор собак. Дверь открыла молодая служанка и провела нас в дом. Внутри царили тепло и свет. Дом был полон молодежи и детей.

Мария Егоровна, вдова Павла Михайловича, обняла бабушку. Теперь уже совсем старенькая, она жила со своим сыном и его семьей в том доме, где прошла ее собственная семейная жизнь. Три ее непоседливых внука (младший Саша — одноклассник Юры) позвали нас пойти с ними в сад.

За домом была построена деревянная горка. Крепкие ступени вели на верхнюю площадку. Обе стороны горки и длинный скат по направлению к дому были оформлены маленькими сосенками, украшенными цветными лампочками, которые были привязаны к выступавшим ветвям берез. Они освещали деревья и бросали разноцветные пятна на снег.

Мы прекрасно провели время, катаясь с горки на ковриках. Я скатилась с Юрой и Сашей, потеряла их, и одна, выписывая головокружительные пируэты, неслась до конца ледяной дорожки, где они нагнали меня, и мы свалились в кучу, визжа от восторга. Это продолжалось до тех пор, пока не прибежала девушка — сообщить, что барыня велит всем возвращаться в дом, ужин готов, самовар уже на столе и нас ждет гора блинов.

После ужина бабушка решила, что нам пора домой, впереди длинная дорога. Попрощавшись, мы сели в сани и выехали на реку. Снова пошел снег. Когда проехали Соломбалу, Михайло свернул к городу, чтобы пересечь реку по диагонали и подъехать прямо к нашей улице. Это был самый короткий путь. Погода заметно ухудшилась. Снег стал гуще, и видимость — плохой. Луна исчезла в белесой мгле, встречные сани и лошади казались бесформенными тенями, движущимися в снежной завесе. Наши сани мягко заносило из стороны в сторону. Приглушенное теньканье колокольчиков напоминало звуки колыбельной песни.