Дом над Двиной - Евгения Фрезер

Некоторые примеры показались мне очень трудными, но с тайной помощью своих десяти пальцев я справилась с ними, и мы вернулись в зал, где нас немедленно обступили нетерпеливые сопровождающие. Сашенька забросала меня вопросами, и, кажется, мои ответы ее обрадовали.

После примерно двадцатиминутного перерыва нас повели наверх в большой зал для последнего экзамена по Священному писанию. На этот раз сопровождавшим нас взрослым разрешили присутствовать и сесть вместе со своими питомцами на стулья, стоящие вдоль стен. На другом конце зала, за длинным столом, сидела группа людей, среди них священник и директриса. На столе стояла коробочка с маленькими, свернутыми в трубочку листочками бумаги.

Фамилии девочек называли в алфавитном порядке. Чем больше я наблюдала, тем сильнее боялась. Наконец я услышала свою фамилию и подошла к столу. Нужно было вынуть из коробки один листочек и прочитать написанное вслух, громко и четко, чтобы все слышали. Я сделала, как велели. И все! Я не имела ни малейшего представления, о чем вопрос, поняла лишь, что он относится к Марии. Последовало гробовое молчание — все глаза смотрели на меня. Вдруг из глубины зала выступила черная фигура Сашеньки с властно поднятой рукой. Голосом, не допускавшим возражений, она заявила: «Этот вопрос не для семилетнего ребенка. Никто в ее возрасте не может понять смысл того, что стоит за вопросом».

Последовало короткое оцепенение и торопливая консультация, после которой Сашеньке объявили, что ее возражение принято и мне разрешается сделать еще одну попытку. Я вытащила еще один билет из коробочки и прочла вопрос. К огромному моему облегчению, я знала его и ответила правильно.

Экзамен кончился. Всю дорогу домой я танцевала и прыгала по деревянному тротуару. Уроков больше не будет! Сашеньки не будет! Не будет шлепков по рукам! Я свободно буду играть с братом в саду, бегать на речку, барахтаться в воде с приятелями и учиться плавать, ведь вода в реке и валуны, нагретые солнцем, уже теплые.

В июне в Архангельске нежные белые ночи, солнце почти не заходит. Люди гуляют по набережной и в парках, оркестры играют допоздна. Из-за Соломбалы снова появляются корабли, а рыболовецкие суда на всех парусах торопятся в море. На островах опять устраиваются полуночные пикники, и над рекой слышны голоса.

Мой дядя Саня принимал участие в этих полуночных вылазках, составлявших часть его веселого времяпрепровождения. Но теперь, когда наступили белые ночи, они добавили некую сумасшедшинку, как последний штрих, к его вечеринкам. Завернувшись в полотенца, его гости спускались к реке, барахтались и плавали, пока не трезвели, перед тем как разойтись по домам.

Однажды очень ранним утром меня разбудили возбужденные голоса во дворе. Я подбежала к окну. Рядом с воротами четверо мужчин держали за углы простыню, на которой лежало тело голого человека. Они подкидывали его вверх. Этим старинным русским способом они пытались оживить утопшего.

Появился полуодетый дедушка и приказал опустить тело на траву. Встав на колени, он начал делать ему искусственное дыхание. Дед долго работал изо всех сил, до полного изнеможения, пот струился у него по лицу, пока не прибыл другой доктор и не сменил его. Гости дяди Сани и он сам стояли вокруг, беспомощно наблюдая. На травянистом склоне, все еще завернутый в полотенце, обхватив голову руками, сидел, сотрясаясь всем телом от рыданий, Петя Емельянов. Это его отца пытались вернуть к жизни доктора.

Петин отец не был склонен к безудержному веселью. Он с сыном зашел к дяде Сане случайно и оказался вовлеченным в компанию. Когда ранним утром решили идти на реку, он пошел со всеми. В свое время отец Пети был прекрасным пловцом, и пока все плескались на мелководье, он заплыл на глубину. И тут внезапно у него начались судороги. Дядя Саня и его друзья, сразу протрезвев от испуга, вытащили отца Пети на берег, но было слишком поздно.

Прибыла полиция, затем они приезжали еще раз и задавали много вопросов. Вся семья была потрясена этой трагедией. Отец, который всегда был очень дружен с братом, принял сторону бабушки, обвинявшей Саню в безрассудном поведении.

Несколько недель спустя Саня съехал с квартиры и снял дом на соседней улице. Туда он привел молодую экономку, выполнявшую все его желания. Я сожалела, что Саня уехал от нас, хотя он регулярно приходил в дом. Через некоторое время неприязнь между ним, бабушкой и братом исчезла. Саня был добрый малый, на вид слегка рассеянный. Меня он всегда тепло приветствовал, когда я заходила к нему.

Обычно дядя Саня читал книгу или газету, растянувшись на большом, обитом вылинявшим ситцем старом диване. У него жил огромный, похожий на тигра кот, чьи янтарные глаза неотрывно следили за множеством белок, которых держал дядя Саня. Эти пушистые хвостатые зверьки носились по мебели, щелкали орешки, выставленные на столе, оживленно цокали и развлекались, бегая вверх-вниз по стенам, сдирая с них полоски обоев. А еще у него в большой клетке жили черноклювые, красногрудые снегири. Временами дверка их жилища оставлялась открытой, и птицы вылетали, чтобы искупаться в плоском блюде на столе. Радостно щебеча, они плескались, разбрызгивая вокруг воду.

Когда дядя Саня уехал, его белки, птицы и кот уехали с ним. В квартире стало пусто и тихо.

Лето 1913 года было необычайно жарким. Все окна были открыты, но занавески не шевелились, а на зеркальной поверхности реки — ни единой морщинки. Даже ночь не приносила прохлады. Слуги вынесли матрасы из дома и спали под навесом сеновала.

Я помню, как проснулась рано утром от слепящего солнца, лившегося в детскую (почему-то шторы в ней никогда не задергивали). С улицы доносился шум телег, спускавшихся к реке, а на стене детской появлялись, плыли и исчезали странные тени. Некоторое время я тихо наблюдала за ними, а потом решила разбудить брата, крепко спавшего в маленькой кроватке рядом со мной.

— Что за тени? — спросил он, уверенный, что я отвечу на любой вопрос.

— Это отражения маленьких человечков, возвращающихся в горы.

— В какие горы?

— В свои особые, — твердо сказала я и, прежде чем он задал следующий вопрос, предложила выйти в сад.

Мы оделись и на цыпочках пробрались через спящий дом.

Я отчетливо помню радость того раннего утра, приветственный хор птичьих голосов, сверкающую росу, покрывшую газон, алый ковер под старым бальзамическим тополем — это были опавшие тополиные сережки. Мы собирали душистые сережки, прижимали их к лицу, вдыхая аромат, а потом разбрасывали на траве и гонялись друг за другом, пока не устали.

Неподалеку виднелись обсаженные боярышником и дикими розами каменные ступени, которые вели в беседку. Наружная дверь распахнута. Внутри лишь дачная мебель: простой стол, несколько стульев, в стеклянной горке — чашки и блюдца, а сквозь цветные ромбовидные стекла готических окон радужными потоками струился свет.

— Смотри, Гермоша, — позвала я, разглядывая сад через красное стекло, — он весь в огне!

— Взгляни через это лиловое стекло! — кричит он в ответ. — Все темно, и баба Яга прячется в кустах.