Бог никогда не моргает. 50 уроков, которые изменят твою жизнь - Регина Бретт

Каково жить без груди?

Меня вдохновляет Одри Хепберн, я восхищаюсь гимнастками и балеринами. Я могу спать ничком, и комки плоти не отделяют меня от нежнейшей простыни. Могу ходить без лифчика и без груди. В один и тот же день могу носить второй, третий, четвертый размер, а могу расхаживать вообще без бюстгальтера. Могу делать упражнения, бегать, прыгать без удушающего спортивного белья. Моя грудь не обвиснет, так что я могу не бояться влияния земного притяжения.

Если бы я знала, как легко жить без груди, то решение сделать двойную мастэктомию далось бы мне намного проще. Теперь, оглядываясь назад, я вижу, что это было сложнейшее решение в моей жизни. Когда твою грудь удалят, не будет пути назад, никаких «что если», никакого торга, никаких переговоров, никаких отсрочек и отрицания. Это навсегда. Только ты можешь принять это решение, только ты будешь жить с ним до конца дней. Оно такое окончательное, кардинальное и пугающее.

А потом в один прекрасный день оно перестает казаться таковым. Просто теперь ты другая. Первый год у меня было ощущение, как будто с меня кожу содрали. Как в физическом, так и в эмоциональном плане. Часть меня отрезали. Мы живем в культуре, очень сильно помешанной на грудях! Почти все известные женщины увеличивают свои прелести. Даже на кассе в продуктовом магазине тебя преследует образ ложбинки в декольте. На обложках журналов «Космополитен», «Пипл», «Ас» идет негласный парад грудей. В первый год я не могла войти в магазин «Викториас сикрет». Я не сумела бы вынести бомбардировку грудями и лифчиками, которые больше не могла носить.

Сразу после операции я не могла надевать накладную грудь, потому что шрамы еще не зажили. Такое странное было ощущение оттого, что теперь у меня плоская грудь. Исчезла моя подушка, мои мягкие холмики, мой щит. Я чувствовала себя голой и уязвимой. Мне не хватало грудей. В ванне я собирала комки пены, клала их туда, где теперь были только шрамы, и пыталась вспомнить, как выглядели мои груди, какими они были на ощупь. Со временем я это благополучно забыла. Я больше не сравниваю себя прежнюю с собой нынешней. Это просто я.

Время от времени мои груди хотят, чтобы я о них вспомнила. Фантомные ощущения приходят и пропадают. Иногда вдруг мне кажется, что у меня снова появилась грудь: чувствую ее тяжесть. Тогда я щупаю под лифчиком — просто, чтобы проверить. Нет. Как не было, так и нет.

Обычно я ношу накладную грудь. Вместо имплантантов у меня вставки. Очень необычно, когда доктор каждые два года выписывает тебе рецепт на груди. Они стоят триста долларов штука, но большую часть суммы покрывает страховка. Они наполнены силиконом. Эти обманки подпрыгивают и покачиваются, как настоящие, их кладут в чашечки лифчика для тех, кому удалили молочные железы.

Носившие накладную грудь женщины, с которыми я говорила до операции, советовали рассматривать обманку как часть себя. Сначала было непросто. Она казалась горячей, тяжелой и поддельной. А потом однажды я сбегала по ступенькам и почувствовала, что грудь подпрыгивает, совсем как настоящая, как моя прежняя грудь. Тогда мы и подружились. Одну грудь я назвала Тельмой, а другую Луизой.

Когда я обнимаюсь с кем-то, они кажутся мягкими и естественными. Они всегда дерзко торчат и не становятся плоскими, когда я ложусь. Но я все еще побаиваюсь кошек, брошей и корсажей. Не хотелось бы, чтобы содержимое вытекло из обманки.

Накладная грудь придает моей фигуре приятные изгибы — для меня и для Брюса, а еще с ней одежда сидит лучше. Когда я не надеваю обманку, то выгляжу такой плоской, что людям кажется, будто я осунулась. Перед операцией я прочитала, что многие женщины восстанавливали себе грудь, чтобы не было постоянного напоминания о раке. Ну и пусть. Я лично не расцениваю свою плоскую грудь и силиконовую обманку, как напоминание о раке и утрате.

На самом деле, сущность женщины не имеет почти ничего общего с парой молочных желез. Лично меня женщиной делает размер сердца и души. Для того чтобы быть женщиной, матерью, женой, сестрой, дочерью, племянницей, тетей, бабушкой, крестной мамой, писательницей, подругой, возлюбленной, груди не нужны. Для этого нужно быть живой.

Нет, женственности во мне не убавилось. Напротив, я стала более женственной, чем раньше. Я проникла в самую свою сущность и, отбросив наносное, добралась до самого важного. Я теперь ближе к своему сердцу. В буквальном смысле. Мое сердце больше не прячется за подушкой груди. Оно ближе к миру, а я ближе к тому, что делает меня мной.

Я сама решаю, кто я есть. Как мне выглядеть, что значит быть сексуальной, женственной, привлекательной, сильной, успешной, счастливой, вне зависимости от того, что говорят другие. Эта голая грудная клетка — мой чистый холст, мой белый лист. Я могу написать на нем что угодно. Я больше не плачу в душе, не съеживаюсь, когда Брюс касается моей обнаженной груди, не беспокоюсь о том, как выгляжу. Я пожертвовала ею, чтобы быть здесь. Каждый день мальчишеская грудь становится напоминанием о том, что я выбрала жизнь и должна жить наслаждаясь.

Я не чувствую себя менее женственной. Я чувствую себя Чудо-женщиной.

Задача тех, кто пережил болезнь, развод, горе, отчаяние — быть живым доказательством, нести факел надежды для людей, идущих через долину смертной тени к свету. Наш долг — поделиться тем, что мы видим, стоя выше этой долины, на вершине холма. С точки зрения выжившего, жизнь каждый день чертовски хороша.

Может, у меня только временное ослабление рака? Кто знает? Я услышала сигнал к пробуждению и больше не засну. Если бы пришлось сделать все с самого начала, я поступила бы точно так же, чтобы продлить жизнь этому телу Жизнь стоит борьбы.

Излечилась ли я? Все эти годы жизни я повторяю «да», но смотрю на это так: каждый день мне дается отсрочка.

И я не потрачу ни минуты впустую.

Когда я звоню своему другу Эду и спрашиваю: «Как ты?» — он всегда отвечает одинаково: «Я старый».

Это не жалоба, это факт. И чем старше становится Эд, тем больше это напоминает хвастовство. Ему вполне комфортно по ту сторону пятидесяти. Отец моего друга умер молодым от порока сердца. У Эда взгляд на старение такой же, как и у меня: мы ждем старости с предвкушением. Он победил порок сердца, я поборола рак. Старение нас не удручает. Оно нам нравится.

Я обожаю фотографию в журнале, на которой две старушки резвятся в бассейне. На них яркие шляпки, и они глупо улыбаются под заголовком «Старость дается лишь раз».

Когда тебе исполняется пятьдесят, компания «Холмарк» окрашивает твой день рождения в черное и на открытках, баннерах, футболках, воздушных шариках и наклейках объявляет о том, что ты переступил черту.

Если тебе стукнуло пятьдесят, ты официально переходишь в разряд древностей. Но это не про меня. Мой полтинник мы отмечали с размахом. Рак у меня нашли в сорок один, так что я даже представить не могла, что доживу до этой очаровательной вехи.