Штрафник из танковой роты - Владимир Першанин

От села бежали человек восемь немцев. Они бы меня добили, потому что я медлил, бестолково возился, пытаясь перевязать Волошина. Из леса застучал пулемет, один из ДТ («Дегтярев танковый»). У нас их было два, снятых с подбитых танков. Больше всего я боялся, что меня посчитают за труса, оставившего раненого товарища. Если бы Игорь сказал мне: «Иди!» — я бы сразу побежал. Но он молчал, и я медлил, уменьшая свои и без того мизерные шансы на спасение.

Снаряд ударил в ствол ивы. Брызнули щепки. Одна больно ударила в спину. Я понял, что надо бежать. Инстинкт, страх, назовите как угодно, толкал меня, доказывая, что я ничем не смогу помочь смертельно раненному человеку с раздробленным тазом. Единственное, на что меня хватило, это несколькими очередями выпустить диск по торчащим бугорками немецким каскам. Подхватив мешок, не перезаряжая пулемет (все решали секунды), я побежал. Я несся, не пригибаясь, торопясь скрыться от свиста пуль, разрывов снарядов, которыми нас провожали немцы. Уже в лесу меня догнал Шуваев и схватил за рукав. Я невольно шарахнулся от него.

— Все, все, Лешка, — успокаивал он меня, трясущегося, не в силах произнести ни одного слова. — Вы молодцы. Хорошо врезали этим уродам!

— Игорь уже мертвый, — твердил я. — В него попали две пули. Вот сюда.

— Что теперь сделаешь? Война. Я не думал, что и ты живым останешься. С десяток фрицев вы уложили, факт.

Я пытался показать, куда угодили пули, но Шуваев, продолжая что-то говорить, вытряхнул из мешка оставшиеся диски, изорванные осколками. Нашел один целый и перезарядил мой пулемет. Пару дисков, из которых торчали смятые патроны, старшина снова затолкал в мешок.

— Нам теперь все пригодится, — подтолкнул он меня, протягивая мешок — Пошли быстрее. Бегом!

Нас осталось девять. Из полка, отдельного танкового батальона, остатков рот и пехотных батальонов, бойцов, которых полковник Урусов ставил в строй. Большинство погибли. Кто-то прорывался к своим, а кто-то, как Паша Закутный, отсиживался по деревням.

Шестеро из девяти были танкисты. Трое — пехотинцы. Ранили механика-водителя Кружилина из третьей роты. Совсем молодой, конопатый парнишка. Крупнокалиберная пуля прошла навылет, повыше лодыжки, вырвав клок мяса. Повязка подмокла кровью. Он лежал, вытянувшись, что-то с усилием бормоча под нос. Может, молился. Меня никто не спрашивал, как погиб Волошин, но я как заведенный несколько раз повторил:

— В него попали две пули. В поясницу. Он уже умер.

Когда я произнес это в третий или четвертый раз, Иван Войтик обнял меня и погладил, как ребенка, по голове.

— Успокойся, хлопчик. Вы молодцы. Что положено — сделали. Дали нам всем до леса добежать.

Лейтенант, дождавшись, пока я успокоюсь, расспросил о том, как все происходило. Особенно его беспокоило, точно ли сгорел танк. Тогда я еще не знал, что означает слово «окруженец», и не знал, что каждому из нас, а особенно лейтенанту Князькову, придется подробно докладывать (если выберемся живыми) о каждом дне, проведенном в окружении, и отчитываться за каждый потерянный в роте танк. Ведь Князьков был назначен ротным командиром и отвечал за технику и всех своих подчиненных.

Затем мы почистили оружие, набили остатками патронов пулеметные диски. Оружия на девять человек у нас хватало: два снятых с танков пулемета ДТ, трофейный автомат, винтовки, несколько наганов и пистолетов. Имелось сколько-то гранат. С патронами было хуже. Расковыряв смятые диски, мы набили еще один, имевшийся в запасе пустой диск. Получилось полторы сотни патронов на пулеметы. Штук по двадцать было к винтовкам. Оставшийся трофейный автомат — практически пустой. Гранат тоже не густо — по одной-две на человека. Всех запасов хватит на короткий бой или прорыв через пост. А дальше хоть прикладами отбиваться.

Завтрак он же и обед, состоял из кусочка масла размером со спичечный коробок и примерно такого же ломтика хлеба. Это были остатки продуктов, которыми обеспечил нас бригадир. Спасибо, неделю на его харчах сидели! Невольно вспомнился Пашка. Князьков аккуратно заполнял журнал боевых действий батальона, хотя от батальона даже взвода не осталось. Слюнявя химический карандаш, переспрашивал:

— Немецкий броневик, значит, подбил?

— Зацепил, — честно признался я, — но двигался он кое-как. Фрицы, считай, на руках его выкатывали. Один снаряд я ему едва не под колеса влепил. Наверняка из экипажа кого-то убило. Но пулеметы работали. Из них Игоря Волошина и достали.

— Немцев сколько уничтожил?

Этого я не знал. Вместе с Игорем выпустили двадцать с лишним снарядов. Еще я стрелял из пулемета, а Игорь из автомата.

— Штук семь-восемь уделали, — подумав, отозвался я.

— Наверное, больше. Вы долго стреляли. Или не целился?

— Целился. И попадал, — возразил я.

— Запишем тогда так. Подбит бронеавтомобиль системы «Хорьх», уничтожено девять немецких солдат. Получивший многочисленные повреждения танк БТ-7 был подожжен лично рядовым Волковым А.Д. Находившийся вместе с ним старший сержант Волошин Игорь Макарович получил смертельные ранения и погиб смертью храбрых на окраине села (Князьков назвал по карте село, название которого я не запомнил). Распишись.

Я расписался. Лейтенант уже собирался встать, потом глянул на меня:

— А про дружка твоего, Кутького-Закутного, что написать? Самовольно оставил батальон, то есть дезертировал. Или без вести пропал?

— Не знаю, — ковырнул я землю носком сапога.

— Зато я знаю. Закутный Павел совершил дезертирство, и ты не предотвратил это преступление. Ладно, идем.

И снова долгий путь через голый октябрьский лес. Раненого сержанта Кружилина мы несли на самодельных носилках, меняясь каждый час. В книгах о людях, выходивших из окружения, особенно изданных в шестидесятых-восьмидесятых годах, этот путь нередко представлялся как полный схваток и отчаянных прорывов. Мелькало даже что-то приключенческое. Все же тыл врага, а значит, неизбежные схватки, дерзкие нападения на вражеские посты.

Окружение — штука тяжелая. Раненый был один, а нас восемь. Вроде и нести не так трудно. Но все танкисты получали контузии. У Войтика не гнулась рука. Кто-то оглох. У старшины Шуваева были обожжены ладони. Носилки мы сплели удобные, легкие, но вскоре убедились, что даже по часу нести не можем. Менялись каждые сорок минут. Два человека — головной дозор, двое — прикрытие.

Какие к чертям засады, если мы к вечеру едва тянули нашего Васю Кружилина. Хорошего механика-водителя, веселого мужика, любившего рассказывать анекдоты. В основном про хитрых жен и мужей-рогоносцев. Я его не очень хорошо знал, но сейчас мы как родные стали. И Вася Кружилин, улыбаясь через силу, что-то пытался рассказывать, но тяжелая рана доставала его непрерывной болью до такой степени, что он начинал тихо по-щенячьи скулить. Знал, что любой звук в лесу нас выдаст, и терпел, как мог.

Мы выходили из окружения восемь суток. Пересказать я их не смогу. Врезались в память отдельные дни и эпизоды. Как мы хотели переночевать в скирде соломы. Уже в темноте начали копать норы, но метрах в ста с небольшим оказалась дорога. Прошла одна машина, другая, потом целая колонна. Шли внаглую, с включенными фарами. Даже громкие голоса слышно было. Мы замерли, ожидая пулеметной очереди по скирде, или того хуже — немцы решат проверить, есть ли здесь кто. Но завоевателям было не до нас. Колонна прошла, не останавливаясь. Наверное, торопились на теплую ночевку.