Лунные Всадницы - Тереза Томлинсон

Ее мать Гюль замешивала тесто, обе внучки ни на шаг не отходили от бабушки. В этом году Ильдиз увидит весенние празднества в одиннадцатый раз; девочка подросла, вытянулась, и тесто раскатывала умело, а трехлетняя Феба с любопытством тыкала пальчиками в густую, вязкую массу. Но вот малышке дали кусочек, который она стала мять и теребить в свое удовольствие.

Мирина улыбнулась — в этом возрасте она вела себя в точности так же! — но тут же нахмурилась. Гюль резко подняла взгляд от работы. Прибежала Резеда, подхватила Фебу на руки. Далеко, словно сквозь воду, послышался слабый отголосок криков и рыданий, и металлический лязг мечей. Мирина глядела в зеркало, холодея от ужаса: зеркало тряслось в ее руках. Мать и сестра кричали друг на друга, но слов было не разобрать, затем Гюль вытащила из-за пояса нож для разделки рыбы и втолкнула Ильдиз в шатер, а Резеда вместе с Фебой на руках куда-то исчезли.

Родные и друзья Мирины хватали луки и стрелы. Пальцы жрицы непроизвольно сомкнулись на рукояти ножа, прикрепленного к поясу. Но не успели кочевники надеть доспехи и натянуть луки, как на них обрушились воины, вооруженные мечами и копьями, с пылающими факелами в руках и ненавистным черным символом муравья на знаменах. Мирная сцена мгновенно превратилась в кошмарный хаос, Гюль в страхе открыла рот. Мирина постаралась усилием воли удержать видение: ее мать пыталась дать отпор какому-то могучему врагу, но самого его видно не было. Внезапно раздался громкий, душераздирающий крик, картина в зеркале растаяла — и Мирина рухнула лицом вниз.

Исатис прижала уши и завращала глазами, Пентесилея стремительно метнулась через поросшую свежей травой поляну и обняла Мирину сильными руками.

— Что случилось? — требовательно спросила она.

— Этот крик! Ужасный, душераздирающий крик! — Мирина прижала ладони к ушам.

Пентесилея настойчиво зашептала ей на ухо:

— Это кричала ты, Мирина! Это ты! Так что ты увидела? Что за видение тебе явилось?

Девушка с трудом шевелила губами: слова с языка не шли.

— Кровожадные воины-Муравьи… мирмидонцы… те самые, которых мы видели в Авлиде!

— Где они? — взревела Пентесилея.

— Моя мать… они убили мою мать!

Пентесилея выругалась и еще крепче прижала к себе девушку.

— Мирмидонцы убивают их всех… все мое племя.

— Мы выезжаем сейчас же, — объявила Пентесилея, рывком поднимая ее на ноги.

* * *

Лунные Всадницы, не жалея коней, галопом скакали всю ночь, огибая подножия горы Ида, мимо места сбора, через поросшие травою равнины и холмы к Аистиному озеру. Во главе отряда, верхом на Буре, мчалась Пентесилея. Лунный свет играл на щеках и плечах юных жриц, на мгновение высвечивая их изумительные татуировки. Извивающиеся змеи, бегущие пантеры, олени в прыжке мерцали в мягком лунном зареве, придавая девушкам трогательную красоту, настолько несовместимую с яростно стиснутыми зубами и крепкими, как канаты, перекатывающимися под кожей мускулами как всадниц, так и кобылиц.

Когда отряд достиг Аистиного озера, уже занимался рассвет, но царящее на берегу запустение девушки заметили еще издали. Где некогда стояли хижины, теперь громоздились груды дымящегося щебня, и везде, куда ни глянь — горы трупов. С обугленных шестов свисали клочья вонючего, почерневшего войлока — вот и все, что осталось от крепких шатров мазагарди. Несколько заблудившихся животных с обожженными боками слонялись среди развалин; загоны были взломаны, весь табун великолепных мазагардийских скакунов угнали. Овцы и козы, что давали кочевникам молоко и мясо в течение Студеных месяцев, тоже исчезли.

— Ах, значит, так! — прошипела Пентесилея сквозь зубы. — Столько смертей, столько крови пролито — и все только для того, чтобы Ахилловы вояки разжились свежими упряжками для боевых колесниц да мясом!

Мирина всю дорогу мчалась на Исатис сломя голову, подгоняя кобылицу вперед, как никогда прежде. Теперь же она сидела верхом на лошади бледная как полотно, онемевшая, и лихорадочно озиралась по сторонам, всматриваясь в мертвые лица, пока Исатис, осторожно переступая, пробиралась через руины мазагардийского лагеря. Среди убитых был и Бено.

Наконец Мирина обнаружила то, чего так страшилась увидеть: тело матери, распростертое на земле. Сведенные судорогой пальцы так и не выпустили ножа. Тут же лежал Абен. Девушка соскользнула со спины Исатис и, едва коснулась земли, как колени у нее подогнулись. Она молча присела на корточки рядом с матерью, протянула трясущуюся руку, погладила бледнеющие изображения роз на ее щеках. Имя «Гюль» означало «роза» — о, как подходил этот символ такой ласковой и любящей женщине, как мать Мирины! Мирина сидела между телами родителей: лицо ее словно окаменело, глаза были сухи, в горле тоже пересохло и немилосердно першило. Одной рукой она стиснула отцовскую ладонь — холодную, негнущуюся, а другой сжала пальцы матери.

Девушка повернулась к отцу.

— Ты говорил нам, что так будет, — промолвила она ровным, лишенным всякого выражения голосом. — Ты предостерегал нас! Приамова жадность… да ахейцам довольно было любого повода, чтобы всей ордой обрушиться на наши земли! И пострадают не только троянцы — пострадает вся Анатолия… Кровь зальет наши дороги и тропы… Ты был прав, отец, ты был прав!

Мирина сама не знала, как долго просидела там: она говорила и говорила, пока не охрипла, а слова не утратили всякий смысл. Остальные Лунные Всадницы искали уцелевших и свирепо перешептывались:

— Гнусные Муравьи!

— Дайте мне только до них добраться!

— Сразу получат от меня стрелу в спину!

— Да смерть для них — участь слишком завидная!

— Ядовитые твари! Зачем все это?

— Смерть, повсюду смерть!

Наконец под началом мрачной Пентесилеи жрицы принялись стаскивать в погребальный костер все, что осталось от шатров и загонов. Сюда же сносили обугленные и окровавленные тела.

Подруги то и дело останавливались и сочувственно касались плеча Мирины, но всякий раз она стряхивала чужую руку и не трогалась со своего места между телами родителей. Наконец девушка почувствовала, что рядом с нею кто-то стоит: стоит молча, неподвижно — и ждет, ждет терпеливо и вместе с тем опасливо, чтобы она подняла взгляд.

Мирина боялась поднять голову, заранее страшась того, что ей предстоит увидеть. И тут в хаос мыслей ворвался детский голос, разом приковав к себе внимание:

— Госпожа Змея?

Мирина вскинула глаза — и увидела морщинистое, изможденное лицо Хати. Щеки старухи почернели от золы, губы были скорбно поджаты; на руках у нее покоилось крохотное детское тельце Фебы, неподвижное, точно мертвое. Рядом стояла Ильдиз, крепко вцепившись в поношенный бабушкин халат, с покрасневшим, обожженным личиком. Волосы девочки тоже пострадали от огня и торчали тут и там короткими жесткими клочьями.

— Тетя Рина?.. Госпожа Змея? — снова прошептала Ильдиз.