Святой самозванец - Дж. Р. Лэнкфорд

«Господи, благослови эту пищу для нашего тела, и наше тело, чтобы служить тебе. Во имя Иисуса, аминь».

— Аминь, матушка, — ответили посетители.

Она подняла глаза. Сэма не было.

Адамо сел рядом за передний стол. Как советовал Иисус, они никогда не отделялись от других. Мексиканец, которого она впустила, кивнул через стол, и Мэгги улыбнулась; ей хотелось, чтобы он снял фальшивую бороду и стал самим собой. Он ответил тем же, продолжая поедать strozzapreti con tacchino e funghi — короткие макароны с индейкой и грибами, приготовленные единственным итальянцем в этой церкви.

— Ты сегодня очень красивая, дорогая, — прошептал Адамо.

— Красивая? — шепнула она в ответ. — С таким большим животом?

— Для меня ты красивая. Как тебе нравится мой обед?

Мэгги попробовала пасту.

— Очень вкусно! Когда мы были в Ароне, я и не знала, что ты так готовишь.

— Ты также не знала, как я тебя люблю.

Мэгги положила вилку и повернулась к нему.

— Адамо, разве ты не понимаешь, что делаешь то же самое, что и раньше? Любишь жену другого человека? В Ароне это была жена твоего брата. Теперь это я, жена Сэма. Ты живешь в тени других людей, боясь иметь собственную женщину.

— Это неправда, — прошептал он в ответ.

— Это правда.

— Нет, дорогая, неправда! Мне нет жизни без тебя. Так было с тех пор, как мы встретились. Я искал тебя, чтобы говорить о жене брата, только для того, чтобы побыть с тобой.

— Со мной, Адамо? С городской красавицей?

— В тебе есть нечто более привлекательное для мужчины: ты не понимаешь, что нуждаешься в нас. Я думаю, Джесс знал, что я тебя люблю.

Мэгги от боли закрыла глаза.

— Ох! Прости меня. Я не хотел напоминать тебе о Джессе здесь, среди людей.

Она глубоко дышала.

— Ну, ну, — сказал Адамо и подцепил вилкой еду. — Не плачь. Прости меня. Съешь еще немного макарон с индейкой и грибами.

Корал проснулась и увидела, что Франсиско сидит на постели и гладит ее по голове. В утренней тишине она услышала свою любимую серенаду: «La Feria de las Flores»[52]. Ей нравились жалобные мексиканские серенады, низкие аккорды гитаррона[53], нежные, высокие ноты трикордио[54], мелодичная испанская гитара. Она подумала о том, что до последнего вздоха будет помнить две вещи: вчерашнюю ночь на пирамиде с Франсиско под бескрайним небом и свою единственную ночь с Сэмом двенадцать лет назад. Ирония для Корал заключалась в том, что эти двенадцать лет завершили полный круг в ее горькой жизни, и поручение к Франсиско похитить ребенка Сэма Даффи вписывается в узор ее жизни. Ни на одного мужчину она никогда не могла положиться: ни на отца, который умер и не смог защитить ее от мужчины, за которого ее мать вышла замуж; ни на Тео, который использовал ее и умер; ни на Сэма, который, возможно, и любил ее, но бросил; ни на Франсиско, который не хочет на ней жениться. Луис единственный предложил обеспечить ее. И ее лояльность принадлежит ему, без сомнений.

Корал сказала Франсиско, который пристально смотрел на нее:

— Я тебе не все сказала.

— Что именно?

— Тебе придется похитить ребенка.

Франсиско перестал гладить ее волосы.

— Ребенка? Ты мне этого не сказала.

— Да, в Нью-Йорке. Младенца.

— Какого возраста?

— Он еще не родился. Должен родиться со дня на день.

— Я мужчина, а не чудовище.

Она пожала плечами.

— Ну, ладно. Мне придется уехать и сказать об этом Луису.

— Нет. Что будет с этим младенцем?

Корал села и обвила руками его шею.

— Ничего. Я обещаю тебе, Франсиско. Ничего. Луис отдаст его человеку, который о нем позаботится. Он будет в полной безопасности. Я обещаю.

Франсиско встал, поднял ее на руки, целуя в то место, которое уже не было табу, прижал к себе.

— Я хочу тебе кое-что показать. Позволь мне одеть тебя.

— Но…

— Нет, я хочу.

Он отнес Корал в ванную комнату, выложенную великолепной, переливающейся, синей талаверской керамической плиткой, и опустил в заранее наполненную ванну. Потом закатал рукава и начал ее мыть. Корал закрыла глаза и слушала музыку. Она представила себя маленькой девочкой, о которой заботятся, хотя и знала, что это неправда. Он — просто любовник, который бросит ее, когда она ему надоест. А пока он совершил интимный ритуал, вытер ее тело, намазал лосьоном и надушил, расчесал волосы, выбрал для нее одежду, одел, обул в сандалии. Все это заставляло чувствовать себя в безопасности, хотя Корал знала, что он и его мексиканские серенады просто убаюкивают ее.

Франсиско повел ее вниз, на кухню, выложенную белой плиткой, которую делали вручную для крупных поместий. Они сели у центральной столешницы под огромным колпаком, а повар по другую сторону поджаривал яйца и копченую колбасу с острым перцем. Франсиско уже рассказывал ей, что часто по ночам сюда приезжают целые семьи, прячась в фургонах. Они едут из городских трущоб и сельской местности, особенно из штатов Чьяпас и Оахаса. Их кормят едой, приготовленной в четырех печах поместья, устраивают на ночлег, а на следующее утро отправляют на север. Многие впервые в жизни пробуют здесь яичницу и апельсиновый сок.

Когда они уходили, в кухню вошел мальчик. Не старше десяти лет, его глаза смотрели враждебно. Он мрачно произнес:

— Привет, Франсиско.

Тот серьезно кивнул ему.

— Привет, Мигель.

— Кто это? — прошептала Корал.

— В Хьюстоне его заставили заниматься проституцией. Он убежал оттуда, но отец не захотел его принять. Я чувствую себя ответственным за него. «Мексика Этерна» старается защитить тех, кого мы переправили через границу, но иногда нам это не удается. Теперь он живет здесь.

Корал повернулась и протянула мальчику руки:

— Ven aca[55].

Франсиско опустил ее руки.

— Он не любит обниматься.

— Здравствуйте, сеньора, — сказал мальчик и пошел прочь.

Когда Франсиско и Корал вышли во двор, их ждал джип и вооруженная охрана. Франсиско сказал, что им это больше не понадобится — там, куда они поедут.

— И куда же? — спросила она.