Ампула Грина - Владислав Крапивин

— Вот… Совершенно отбился от рук!

— А драться можно, да?! — попробовал я «качать права».

— Ма-алчать! — заорал Майор. И потом кашляющим голосом долго орал еще. О том, что для бывших директорских любимчиков здесь больше не будет сладкой жизни, и что он еще дознается в подробностях, чем тут со мной занимался этот «Михал Гадёныч», и что сыночкам всяких террористов в интернате вообще не место и скоро я отправлюсь туда, где давно мне полагается быть…

После этого я понял, что пора уходить. Куда угодно, лишь бы подальше. И стал готовиться. Никто про это не догадывался. Только Пузырек. Однажды, когда остались вдвоем, он спросил шепотом:

— Клим, ты книжку возьмешь с собой, да?

Я не стал притворяться.

— Конечно…

Он спросил еще тише:

— А меня?

Я обмяк. Вот еще подарочек…

— Пузырек. Но я же сам ничего не знаю. Как все получится… Куда ты со мной…

Он прошептал книжную фразу:

— Хоть на край света…

И заплакал.

Ну, что я мог сделать? Бросить его и после маяться всю жизнь? У меня на совести и так было уже одно предательство — уничтоженное письмо…

Мы ушли среди ночи. Ночь была светлая, начало июня. Мы выскользнули из спального корпуса, пробрались за гараж. Там, недалеко от места, где незнакомец передал мне конверт, был в изгороди пролом. Через полчаса мы оказались на станции электрички. Забрались в пустой вагон с тусклыми лампочками. Никто нас не заметил, не выгнал. Еще через час мы оказались в столице.

Раньше я никогда не бывал в бегах (потому что внутри оставался «домашним мальчиком»). Но от других слышал, конечно, немало о беспризорной жизни. Знал, что в громадной столице немало такого «вольного» народа и что «не пропадешь, если думалка на плечах в рабочем режиме». И что найти сбежавших пацанят очень трудно, да никто и не станет искать. Разве что случайно вляпаешься…

Несколько суток мы болтались по рынкам, свалкам и задворкам складов. Выпрашивали (а раза два и стащили на базаре у южан) еду. Ночевали в ящиках за какой-то фабрикой, укрывались изодранными мешками. Пузырек не жаловался. Только иногда смотрел виновато: «Я для тебя обуза, да?» Я обещал ему, что вот осмотримся, устроимся продавать газеты или разгружать мелкие товары, подзаработаем деньжат и рванем на Юг, поближе к теплому морю и кораблям. Грин-то крепко сидел внутри у меня. Да и у Пузырька, видать, тоже. Каждый раз в ответ на мои слова Пузырек радостно кивал.

Но вместо южных стран мы оказались в крепкой компании беспризорников.

Однажды на привокзальном рынке к нам подошел парнишка чуть постарше меня, решительный, неплохо одетый, с цепкими глазами опытного человека. Спросил дружелюбно:

— Вы дикие, да?

— Сам ты дикий, — малость ощетинился я.

— Да ты не гоношись. Я в том смысле, что не столичные и без коллектива. А в одиночку здесь долго не живут, закон джунглей. Хотите в нашу бригаду? Сытые будете…

Я глянул на исхудавшего чумазого Пузырька. Мы не ели со вчерашнего дня. Я сказал:

— Хотим…

«Бригада» оказалась не такая, как я представлял «кодлы» беспризорников. Никто не ходил оборванцем, никто не «кололся», не нюхал клей. Даже курить разрешалось только старшим. Ну, я-то уже мог, если бы захотел, а Пузырек — ни-ни…

Было нас человек пятнадцать. Пацаны лет от семи и до четырнадцати. Кто-то исчезал, на его месте появлялись новички, но «ядро» оставалось долговременным. Жили мы в подвале обшарпанной девятиэтажки, она стояла в глубине двора недалеко от Стрелецкого вокзала. Подвал был обширный, со всякими закутками. Горело электричество, работал водопровод. Стоял в углу портативный телевизор. Была даже бетонная конура с унитазом и самодельным душем. В общем, не притон, а общежитие. Спали мы на топчанах, на разболтанных раскладушках, на разбитых диванах, притащенных со свалки. Постели полагалось заправлять одеялами, кусками парусины, старыми оконными шторами — у кого что было. За порядок и чистоту отвечала крашеная симпатичная девица, которую звали Марлен (совсем не похожая на жительницу трущоб). Она любила тискать младших ребят, следила, чтобы мы умывались, чистили зубы и раз в неделю ходили под душ. Но Марлен была не главная, она была подружка «бригадира». Они жили вдвоем в отдельном «бункере».

Командовал бригадой парень лет двадцати по имени (или по кличке) Морган. Он в самом деле был похож на пирата Моргана из американского кино «Карибские паруса». Худой, с темными усиками, с продолговатыми непонятными глазами. Иногда они были обыкновенные, даже ласковые, но если кто-то делал что-то не так… ого, какие становились глаза!

Впрочем, не всегда Морган злился на провинившихся. Иногда говорил добродушно: «Отшлепаю, голубчик…» Казалось бы, шутка, но провинившийся обмирал.

В общем, Морган держал нас в строгости. Мы «работали» целыми днями. Выпрашивали у пассажиров на перроне, у прохожих на улицах деньги, рассказывали при этом трогательные истории, будто «я вовсе не беспризорный, а просто так получилось, что папа погиб на стройке, мама в больнице, а я приехал в столицу за помощью к тете, а она здесь уже не живет и надо как-то добираться обратно в свой город…» Ну, или еще что-нибудь душещипательное. Главное — придумать жалостливо и правдоподобно, тогда многие верили. Я умел придумывать такие «сюжеты», и Морган меня ценил.

Он запрещал ходить «на работу» оборванцами. «Сейчас таким не доверяют. Жалеют попавших в беду, но не любят тех, кто скатился на дно. И я вам скатиться не дам, нашей славной Империи маргиналы не нужны».

Почему-то Моргану не нравилось, когда старшие часто общаются с малышами. Поэтому я и Пузырек не всегда бывали вместе. Пузырек стал ходить с другим таким же «малявиком», только еще более затюканным и боязливым. Звали того Тюнчик. (Я догадывался, что Пузырек пересказывает Тюнчику гриновские истории; не знаю только, понимал ли Тюнчик хоть что-нибудь.) Они, когда отправлялись за «уловом», изображали братишек, отставших от родителей на вокзале. «Мы пошли в милицию, а там на нас накричали и хотели остричь машинкой. Мы убежали… Дайте, пожалуйста, денежек на билет до Степановска, там наш дом…»

Детки были совсем «мамины-папины», в аккуратных костюмчиках и новых сандалетках, в которые их обряжала Марлен. Взрослые совали пацанятам деньги, даже не подумав: кто таким мелким продаст билеты?

Все собранные деньги полагалось сдавать лично Моргану. До последнего грошика. Иногда он выдавал нам кое-что на мелкие расходы и обещал, что к сентябрю «подведет баланс» и тогда каждому выдаст заработанный за лето «справедливый процент». А пока…

Помню, как один раз он, принимая выручку, вдруг похлопал по широким джинсам девятилетнего Зяблика и вытащил у того из кармана пятирублевую монетку. Улыбнулся. Нехорошо так:

— А это что, детка?

Даже при желтой лампочке видно было, как Зяблик побелел.