Сталинград - Энтони Бивор

Трибуналы также разбирались с «дезертирами» из числа гражданского населения, на которых доносили в основном отступающие беженцы. Тех, кого признавали виновными, клеймили как предателей партии и Советского государства.[202]Какое наказание последует, предположить было трудно. Так, Ю. С., бежавшая после массированной бомбежки в деревню, была приговорена к шести месяцам трудовых лагерей за то, что оставила свое рабочее место, а отказавшегося покинуть свой дом при приближении немцев А. С. осудили заочно как «изменника Родины». За подобное преступление полагалось минимум 10 лет в ГУЛАГе.

Особое внимание политическое управление Сталинградского фронта уделяло «мужчинам призывного возраста из областей Украины, освобожденных Красной армией зимой 1941/42 года».[203]Тех, кто отказался эвакуироваться из городов и деревень указанных областей, подозревали в сотрудничестве с оккупантами.

Декларированная советской властью свобода вероисповедания в Сталинградской области мало кого интересовала. Глава районного отделения сельскохозяйственного банка, пославший своему брату, офицеру Красной армии, молитвы и посоветовавший читать их перед боем,[204]был обвинен в антипартийной деятельности. Гражданским лицам также следовало быть крайне осторожными, если они все-таки осмеливались рассуждать о скорости немецкого наступления и некомпетентности советских военачальников. А. М., сотрудника Волжского рыбного завода, обвинили в политическом и моральном упадничестве и контрреволюционной пропаганде. Было сказано, что превозносил немцев и очернял руководителей партии, правительства и Красной армии.[205]

Сталин, которому стало известно о панике в тылу, снова начал менять командующих. 21 июля он отстранил от должности Тимошенко и назначил вместо него генерала Гордова, оставив широкие полномочия Василевскому. Однако уже в начале августа советский вождь решил разделить фронт на два – Сталинградский и Юго-Восточный. Оборону на южном крыле, протянувшемся от Царицы, то есть от центра Сталинграда на юг, в калмыцкую степь, возглавил генерал-полковник Андрей Еременко, еще не оправившийся до конца после ранения в ногу. Узнав о своем назначении, Еременко был раздосадован и выступил против того, чтобы делить фронты по центру города, но эти возражения лишь вызвали гнев Верховного главнокомандующего.

4 августа Еременко вылетел в Сталинград на транспортном «дугласе». Самолет сел на маленьком аэродроме на северо-западной окраине города. Еременко встретил Хрущев, и они поехали в штаб фронта. Больше всего новый командующий был возмущен недостатком достоверной информации о противнике. Через пять дней Сталин снова преобразовал командование – теперь Еременко предстояло встать во главе обоих фронтов. Кроме того, советский вождь, объятый тревогой, направил в Сталинград Жукова, чтобы тот выяснил, как обстоят дела, на месте, и доложил ставке.

Главная опасность, по мнению Еременко, заключалась в одновременном наступлении 6-й армии Паулюса через Дон с запада и 4-й танковой армии Гота с юго-запада. Угроза нависла над всей Нижней Волгой. В Астрахани после массированных немецких бомбардировок началась паника. Нефтеперерабатывающие заводы в дельте Волги горели целую неделю, небо до самого Каспийского моря затянулось густыми облаками грязно-черного дыма. Новые налеты привели к полному хаосу. Порт был забит беженцами, причалы заставлены станками и оборудованием местных заводов, которые надлежало эвакуировать на восток. Теперь, если не брать в расчет степь, прорваться в тыл можно было только через Каспий.

Противостоять стремительному продвижению танков Гота в безлюдной калмыцкой степи, которую сами русские называли краем земли, было практически некому. Лев Лазарев, командовавший подразделением морской пехоты Каспийской флотилии, сказал об этих местах так: «Это не Россия, это Азия. Трудно было понять, зачем нужно оборонять эту территорию, но мы все знали, что должны стоять насмерть».[206]Сухопутных войск осталось совсем мало, и на помощь пришли моряки. Морские бригады перебрасывали даже с Тихоокеанского флота. Командовали ими 18-летние курсанты Ленинградского военно-морского училища. В октябре, когда моряки еще ехали в Сталинград с Дальнего Востока, курсанты прошли краткий – трехнедельный! – курс обучения в полевых лагерях в калмыцкой степи. Этим мальчишкам предстояло командовать бывалыми моряками, но они не опозорились в бою. Молодые лейтенанты понесли страшные потери. Из 21 однокашника Лазарева в следующем году в живых оставались всего двое…

Тем временем у немецких военачальников, несмотря на победы, росло чувство тревоги. «После Дона мы будем наступать к Волге, – писал в своем дневнике командир роты 384-й пехотной дивизии. – Кто знает, что ждет нас там?..»[207]Офицер реально оценивал ситуацию, понимая, что у Германии попросту нет достаточного количества войск, чтобы двигаться вперед по всей линии фронта.[208]Многим другим тоже стало ясно, что, когда немецкие войска выйдут к великой русской реке, первоначально обозначавшей их конечную цель, война не будет завершена. До полной победы еще очень далеко.

На рассвете 21 августа 1942 года пехотные подразделения 51-го корпуса генерала фон Зейдлица форсировали Дон на надувных плотах и захватили плацдарм у поселка Лучинский. Все новые и новые роты отчаянно гребли веслами, пересекая широкую реку. В нескольких километрах ниже по течению под хутором Вертячий целый батальон переправился через Дон меньше чем за 70 минут.

Саперные батальоны тут же принялись наводить понтонные мосты для танков и боевых машин 14-го танкового корпуса генерала фон Витерсхейма. Немецким саперам некогда было рассуждать о загадочных контрастах «тихого Дона», который здесь с любовью называли потоком. Впрочем, скоро многие солдаты и офицеры 6-й армии влюбились в казацкие земли на берегах «потока». Кое-кто даже начал мечтать устроить после войны в этих краях свое хозяйство.

Днем 22 августа мосты были готовы, и 16-я танковая дивизия генерала Хубе, действуя на острие удара, начала переправу. Танки, полугусеничные бронетранспортеры, самоходные штурмовые орудия, восьмиколесные разведывательные бронемашины и грузовики с оглушительным грохотом двинулись по понтонам.

Ночью, как только взошла луна, русские самолеты начали бомбить переправы. Подожженные на обоих берегах боевые машины яркими кострами озаряли местность, но мосты уцелели. В штаб дивизии Хубе поступали донесения о боевых столкновениях на краях плацдарма. Время от времени был слышен зловещий свист. Это стреляли системы полевой реактивной артиллерии – знаменитые «катюши». Звук внушал страх, однако русские батареи вели огонь вслепую. За позициями пехоты экипажи танков проводили последнюю проверку своих боевых машин и спешили урвать хоть несколько часов сна. В 4:30 утра, как только впереди, на востоке, заалела заря, группа под командованием графа фон Штрахвица из 2-го танкового полка, усиленная механизированной ротой, двинулась вперед в направлении Волги. Экипажи танков, сознавая историческое значение момента, находили все происходящее очень волнующим.[209]