Последний полицейский - Бен Уинтерс

Поэтому София Литтлджон только через несколько недель обнаружила, что из верхнего ящика стола пропала врачебная печать для рецептов. И еще несколько недель прошло, прежде чем она связала пропажу с появлением своего смирного брата и совместным обедом в кабинете. На этом месте рассказа она замолкает, смотрит в потолок, качает головой, упрекая себя, а мне представляется тихий страховщик Питер в миг решимости: он сделал судьбоносный выбор, Майя пересек порог 12 375. Вот он собирается с духом, когда сестра отлучилась в туалет или за каким-то делом. Он нервничает. Со лба под очки скатываются бусинки пота. Он встает, тихо выдвигает верхний ящик стола…

За окном визжат от смеха Кайл с приятелем. Я не свожу глаз с Софии.

– Значит, в октябре вы догадались.

– Верно. – Она бросает на меня быстрый взгляд, но не дает себе труда спросить, откуда я знаю. – И пришла в ярость. То есть, господи боже, неужели мы еще люди? Неужели нельзя до конца вести себя по-человечески? – В ее голосе настоящий гнев, и она горестно качает головой. – Звучит смешно. Понимаю.

– Нет, мэм, – возражаю я, – вовсе не смешно.

– Я насела на Питера, и он признался, что взял. И все. С тех пор мы больше не разговаривали.

Я киваю. Я был прав. С меня хватит, пора уходить. Но я должен узнать все. Должен.

– Почему вы не рассказали об этом раньше? Почему не отвечали на звонки?..

– Ну я… я решила… я просто… решила… – начинает она. И тут звучит голос Эрика Литтлджона:

– Милая…

Он стоит на пороге. Бог знает сколько он там простоял, на нем тихо подтаивает снег.

– Все нормально.

– Нет, не нормально. Еще раз здравствуйте, детектив. – Он шагает в комнату, на кожаных плечах его пальто тают последние снежные хлопья. – Это я посоветовал ей солгать. И все последствия должны пасть на меня.

– Не думаю, что будут последствия. Просто я хочу знать правду.

– Хорошо. Так вот вам правда: я не видел причин сообщать вам, что Питер был вором и наркоманом, и сказал об этом Софии.

– Мы решили вместе.

– Я тебя уговорил.

Эрик Литтлджон качает головой и в упор сурово смотрит на меня:

– Я сказал ей, что нет смысла вам рассказывать.

Я встаю и делаю шаг навстречу ему, он не отступает.

– Почему? – интересуюсь я.

– Что сделано, то сделано. Случай с печатью не связан со смертью Питера, и не было смысла сообщать о нем полиции.

Он произносит «полиция», как будто это некое абстрактное понятие, не имеющее отношения ко мне, человеку, стоящему у них в гостиной с тетрадкой в руках.

– Сообщить полиции – все равно, что сообщить прессе, широкой публике.

– Отцу, – шепчет София и поднимает на меня взгляд. – Он имеет в виду – сообщить моему отцу.

– Отцу? – Я, поглаживая усы, вспоминаю рапорт констебля Макконнелл: отец, Мартин Зелл, в пансионате «Приятный вид», начальная стадия деменции.

– Ему и так тяжело было узнать, что Питер покончил с собой. А узнать вдобавок, что сын был наркоманом?

– Зачем на него столько взваливать? – добавляет Эрик. – Да еще в такие времена. Я сказал, чтобы она молчала. Это мое решение, и я готов за него отвечать.

– Ясно, – говорю я. – Понятно.

И вздыхаю. Я устал. Глаз болит. Пора идти.

– Еще один вопрос, мисс Литтлджон. Вы, по-видимому, уверены, что Питер покончил с собой. Можно спросить, на чем основана такая уверенность?

– На том, – тихо говорит она, – что он мне сказал.

– Что? Когда?

– В тот самый день. Когда мы обедали у меня в кабинете. Понимаете, тогда уже началось. В новостях рассказывали о Дарэме. Случай в начальной школе, помните?

– Да…

Человек, выросший на побережье, в Дарэме, вернулся туда, чтобы повеситься в одежном шкафу своего школьного класса. Хотел, чтобы его нашел ненавистный с детства учитель.

София зажимает глаза кончиками пальцев. Эрик подходит к ней сзади, кладет ладони на плечи и утешает.

– В общем, Питер… Питер сказал, что если он решится на такое, то сделает это в «Макдоналдсе». На Мэйн-стрит. Знаете, это прозвучало шуткой. Но, наверное… наверное, шуткой не было, да?

– Нет, мэм. Наверно, нет.

Вот вам и ответ, детектив Макгалли. «Как эта печальная история доказывает, что парень пал жертвой убийства?» Никак не доказывает.

Необычный ремень, грузовик – все это не имеет отношения к делу. Когда эксперимент с запретными веществами закончился катастрофой – его поймали на единственном в жизни воровстве и предательстве, оставили наедине со стыдом и мучительной ломкой, – статистик Питер Зелл провел очередной анализ, тщательно рассчитал отношение риска к вознаграждению и убил себя.

Бум!

– Детектив?

– Да?

– Вы не записываете.

Эрик Литтлджон смотрит на меня чуть ли не с подозрением, будто я что-то скрываю.

– Вы больше не записываете то, что мы сказали.

– Нет. Просто я… – Я сглатываю и встаю. – Дело закрыто. Простите за беспокойство.

* * *

Пять часов спустя. Или шесть, не знаю. Середина ночи. Мы с Андреасом на улице, оба сбежали из «Пинача» – бара в подвальчике на Феникс-стрит. Сбежали от гомона и дыма, от угрюмой атмосферы подполья и стоим на грязной мостовой. Ни ему, ни мне не хотелось пива. Андреаса Макгалли буквально силой вытащил с рабочего места – отмечать закрытое мной дело. Дела я не раскрыл, да и не было никакого дела. Все равно там, внизу, ужасно: свежий дым смешивается с застоявшейся табачной вонью, орет телевизор, народ теснится к исписанным граффити столбам, не дающим потолку рухнуть. Да еще какой-то остряк зарядил музыкальный автомат дозой иронии. Элвис Костелло «В ожидании конца света», Том Уэйтс «Земля умирает, крича» и, уж конечно, знаменитая песенка R. E. M. крутится снова и снова.

На улице снег, жирные грязные снежинки косо летят сверху, рикошетят от кирпичных стен. Я засунул руки в карманы, стою, запрокинув голову, уставившись в небо единственным целым глазом.

– Слушай, – обращаюсь я к Андреасу.

– Да?

Я мнусь, очень не хочется продолжать. Андреас тянет из пачки «Кэмела» сигарету. Я рассматриваю запутавшиеся в его волосах снежные комочки.

– Извини, – говорю я, когда он закуривает.

– За что?

– За все. Что пролил твой кофе.

Он натужно хмыкает, затягивается, отвечает:

– Забудь.

– Я…

– Серьезно, Генри. Какая разница?

Кучка ребят выныривает из ведущего в бар лестничного колодца, хохочут как сумасшедшие. Они разодеты по модам предапокалипсиса: девочки в изумрудных бальных платьях и тиарах, мальчишки все в черном, как готы. И еще один подросток неопределенного пола в мешковатых шортах поверх вязаных колготок, с широкими красными клоунскими подтяжками. Из открытой двери выплывает музыка – кажется, играет U2. Дверь закрывается и глушит звук.