Корнилов - Владимир Федюк

К вечеру 3 июля обстановка стала накаляться. На улицах появились группы вооруженных солдат, куда-то мчались грузовики с установленными на них пулеметами. В городе заговорили о готовящемся выступлении большевиков. Впрочем, большевистский ЦК тоже оказался в сложной ситуации. На спешно собранном его заседании было решено обратиться к солдатам и рабочим с призывом воздержаться от необдуманных действий. Однако часть большевистских руководителей, прежде всего из военной организации при ЦК, считала, что ситуация дает уникальный шанс для свержения Временного правительства. Получив распоряжение уговаривать солдат сохранять спокойствие, многие из них делали все с точностью до наоборот.

Утром 4 июля стало ясно, что события приобретают неуправляемый характер. Очевидец вспоминал: «Повсюду собирались кучки людей и яростно спорили. Половина магазинов была закрыта. Трамваи не ходили с восьми часов утра. Чувствовалось большое возбуждение — с колоритом озлобления, но отнюдь не энтузиазма». В эти же часы на Васильевском острове высадилось около десяти тысяч матросов из Кронштадта. Вооруженной колонной они двинулись к центру Петрограда, присоединяя к себе по пути отдельные группы рабочих и солдат. Одновременно с Выборгской стороны в центр направилась еще одна колонна во главе с солдатами 1-го пулеметного полка. В различных районах города произошли столкновения демонстрантов с казаками и юнкерами, выведенными на улицу по приказу главнокомандующего округом генерала Половцева. При этом были убитые и раненые.

На следующий день в город были введены верные правительству войска. Петроград был объявлен на военном положении, начались аресты. По обвинению в попытке государственного переворота были взяты под стражу многие руководители большевистской партии. 6 июля был отдан приказ об аресте Ленина, но он к тому времени успел скрыться из города. Через два дня газеты сообщили о новом составе правительства, в котором пост министра-председателя занял Керенский.

Июльские события стали переломом в ходе революции. Неуклонно нараставшая к этому времени популярность большевиков в значительной мере была подорвана. Но, проиграв тактически, большевики добились важнейшей предпосылки своей победы в будущем. Наступление на фронте оказалось окончательно сорвано, а значит, сорваны оказались и расчеты власти на армию. Столичные газеты доходили и до передовой. Сообщения о массовых антивоенных выступлениях в Петрограде не могли не затрагивать солдат. Для колеблющихся это стало оправданием своего поведения. Бегство с позиций, отказ от выполнения распоряжений офицеров — все теперь получило «идейное» обоснование.

Между тем в положении на фронте тоже зрели перемены. Германское командование подтянуло на восток новые силы, и 6 июля немецкие и австрийские войска перешли в контрнаступление. Не выдержав натиска, русские армии начали отступать. За короткое время отступление приняло вид панического бегства. Полки и дивизии превратились в неуправляемую орду. На своем пути она грабила и убивала, жертвами ее становились мужчины, женщины и дети. Страшную картину паники тех дней рисуют уже цитировавшиеся записки штаб-ротмистра Э.Н. Гиацинтова: «По улицам метались обозные солдаты и интендантские чиновники, пытаясь запрягать подводы и нагружать их всяким добром: сапогами, шинелями, банками с консервами и так далее. Не успевала такая подвода двинуться с места, как на нее налетала кучка бежавших с фронта, скидывала весь груз и, неистово нахлестывая лошадей, уносилась в тыл. Ругань и крик висели в воздухе. Бежавшие все прибывали и прибывали. Кое-где уже пылало пламя. Но вот над деревней появились два немецких аэроплана и начали обстреливать деревню пулеметным огнем. Суматоха поднялась страшная. Теперь уже просто выпрягали лошадей из подвод и удирали верхом. Кто не успевал захватить лошадь, скидывал сапоги, если они у него еще были, и бросался бежать босиком».

Русское командование попыталось отвлечь силы противника с Юго-Западного фронта. 9 июля началось наступление на Западном фронте, на следующий день его подцержали армии Северного фронта. Но энергичный поначалу натиск захлебнулся здесь почти сразу же. Не могли спасти ситуацию и относительно успешные действия на Румынском фронте. Катастрофа на Юго-Западном фронте продолжала расширять масштабы.

В этих условиях главнокомандующий фронтом генерал Гутор проявил растерянность и неумение контролировать ситуацию. Его панические просьбы о помощи вызывали в Ставке крайнее раздражение. На очередную такую телеграмму от 7 июля главковерх А.А. Брусилов отвечал: «Войск в вашем распоряжении больше, чем нужно. Необходимо принять все меры, чтобы заставить их драться. Не допускаю мысли, что между сосредоточенными в районе прорыва частями, не нашлось доблестных и верных долгу полков, которые не остановили бы небольшие части противника, наступающие только потому, что перед ними отходят». Вечером того же дня Брусилов подписал приказ о назначении на должность главнокомандующего Юго-Западным фронтом генерала Корнилова.

Новый пост Корнилов занял в очень тяжелое время. Фронт разваливался на глазах. 8-я армия еще держалась, но было ясно, что и она не сумеет остаться в стороне нараставшей паники. Казалось, что все кончено, враг может продвинуться сколь угодно далеко и не встретить при этом сопротивления. От Корнилова ждали чуда. Обратим на это внимание — обычный, в общем-то, генерал на глазах вырастал в вождя. Любой, даже самый квалифицированный, профессионал имеет право на ошибки. Это все понимают и другого от него не ждут. Иное дело — вождь. Он окрылен удачей, ему покровительствует судьба. Он может совершить чудо в безвыходной ситуации. Корнилову было очень важно доказать свою удачу. Только после этого ему бы поверили безоговорочно.

Значительно позже в одном из газетных интервью Корнилов произнес загадочную фразу: «Когда-нибудь я вам расскажу, что сделали с Корниловым. Я в Корниловы не сам пошел…» Что он в данном случае имел в виду, мы не знаем и никогда не узнаем. При желании эти слова можно понять как намек на существование каких-то тайных кукловодов, дергавших за ниточки главнейших участников августовских событий. Мы уверенно можем сказать — таковых не было. Не было ни масонского заговора, ни конспиративных интриг германского Генерального штаба. Но то, что Корнилов стал «Корниловым», действительно было заслугой не только его самого.

В глазах посторонних Корнилов выглядел воплощением уверенной непреклонности. На деле же он очень сильно был подвержен чужому влиянию. Нередко в ситуациях, когда нужно было немедленно и четко определить свою позицию, на Корнилова нападала непонятная нерешительность. В эти моменты ему нужен был кто-то, кто сумел бы убедить его в правильности сделанного выбора. Подчеркнем — не навязать этот выбор, решения в конечном счете Корнилов всегда принимал сам, а именно убедить в его правильности. При этом, подобно многим людям, ощущающим свою зависимость от других, Корнилов ею очень тяготился. Чем активнее начинал вести себя очередной советчик, тем больше Корнилов от него отдалялся. В итоге он безжалостно расставался с недавним сподвижником.

Наверное, поэтому у Корнилова не было не только друзей, но даже близких знакомых. Приблизить кого-то к себе, изменить уровень отношений с официальных на дружеские, означало бы дать в руки этого человеку слишком сильное оружие. Корнилов всегда боялся показаться слабым, боялся продемонстрировать естественные человеческие чувства, такие как страх перед смертью или дружба. Но, если средством против страха для Корнилова стал фатализм, то избежать чужой помощи в принятии решений ему было очень сложно. В итоге вместо близких его, как правило, окружали случайные люди, не всегда умные, иногда откровенно преследовавшие собственные цели.