Корнилов - Владимир Федюк

Поведение Савинкова (а в дуэте с Филоненко именно он играл главную роль) характеризует скорее не его, а Корнилова. Савинков не был заговорщиком или сторонником диктатуры. Он был, как это не удивительно для недавнего подпольщика, в первую очередь государственником, приверженцем твердой власти. В Корнилове Савинков увидел человека, который сумеет обеспечить эту твердую власть, не посягая на завоевания революции. Конечно, известные сомнения у Савинкова должны были оставаться. «Наполеоновские проекты» Завойко было трудно скрыть, как трудно было не увидеть и то, что Корнилову они нравятся.

Вероятно, Савинков убедил себя в том, что он сумеет контролировать поведение Корнилова. В этом смысле характерно его требование высылки Завойко. Сам Савинков очень быстро двигался вверх. После короткого пребывания на посту комиссара Юго-Западного фронта он становится управляющим военным министерством. Присматривать же за Корниловым должен был Филоненко, назначенный на освободившуюся должность фронтового комиссара.

На все послания в свой адрес Керенский не давал ответа. Молчание премьера было связано с тем, что он в это время пытался заручиться одобрением со стороны руководства Совета. Несомненно, что после июльских дней зависимость правительства от Советов значительно ослабла. Но влияние левых партий по-прежнему было велико, и идти на конфронтацию с ними Керенский просто не мог. Лишь поздно вечером 9 июля 1917 года на совместном заседании исполкомов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов была принята резолюция, объявлявшая Временное правительство «правительством спасения революции». Премьеру фактически были предоставлены неограниченные полномочия для восстановления порядка и дисциплины в армии и борьбы «со всеми проявлениями контрреволюции и анархии».

12 июля Временным правительством было принято постановление о восстановлении смертной казни через расстрел за следующие преступления: измену, побег к неприятелю, бегство с поля сражения, уклонение от участия в бою, за подстрекательство или возбуждение к сдаче, бегству или уклонению от сопротивления. Одновременно создавались военно-революционные суды, в состав которых на паритетных началах должны были входить офицеры и солдаты.

В социалистических газетах немедленно появились самые мрачные пророчества. Авторы их пугали началом контрреволюционного террора. На практике применение смертной казни широкого распространения не получило, так как большая часть воинских начальников попросту боялась брать на себя ответственность за конфирмацию приговоров. Надо признать, что в отдельных случаях имели место и более масштабные карательные операции, но это скорее было исключением из правил.

Самой крупной акцией такого рода стало разоружение 46-й пехотной дивизии на Юго-Западном фронте. В разгар немецкого наступления дивизия самовольно снялась с позиций и отошла в тыл. Солдаты прогнали офицеров и выбрали из своей среды новых командиров. В дивизии воцарилась полная анархия. Население окрестных деревень было терроризировано шайками грабителей и погромщиков. В ответ на все предложения подчиниться приказам мятежники выдвигали невыполнимые требования, вплоть до немедленного заключения всеобщего мира.

14 июля район расположения дивизии был окружен карательными отрядами. После предъявления ультиматума о сдаче два полка — Гороховский и Пултусский подчинились и выдали зачинщиков беспорядков. Остроленский полк, отказавшийся разоружиться, был обстрелян из пушек. Военно-революционный суд приговорил к смертной казни нескольких организаторов мятежа, но по ходатайству комиссара Юго-Западного фронта Филоненко они были помилованы.

Еще 11 июля 1917 года, за день до того, как правительство официально приняло решение о восстановлении смертной казни на фронте, Керенский по телеграфу поспешил сообщить Корнилову о том, что его требования приняты.

Это не помешало Корнилову в тот же день отправить в адрес правительства новый ультиматум. Приводить здесь полностью это многословное послание значило бы слишком утомить читателя, поэтому мы процитируем лишь наиболее важные его фрагменты. «Армия обезумевших темных людей, не ограждавшихся властью от систематического развращения и разложения, потерявших чувство человеческого достоинства, бежит. На полях, которые нельзя назвать полями сражений, царят сплошной ужас, позор и срам, которых русская армия не знала с самого начала своего существования… Выбора нет: революционная власть должна встать на путь определенный и твердый. Лишь в этом спасение родины и свободы. Я, генерал Корнилов, вся жизнь которого от первого дня сознательного существования доныне проходит в беззаветном служении родине, заявляю, что отечество гибнет, и потому, хотя и не спрошенный, требую немедленного прекращения наступления на всех фронтах, в целях сохранения и спасения армии для ее реорганизации на началах строгой дисциплины».

Корнилов призывал к скорейшему введению военно-полевых судов и смертной казни на фронте. Завершалось послание словами: «Довольно. Я заявляю, что если правительство не утвердит предлагаемых мною мер и тем лишит меня единственного средства спасти армию и использовать ее по действительному назначению — защиты родины и свободы, то я, генерал Корнилов, самовольно слагаю с себя полномочия главнокомандующего». Телеграмму сопровождала приписка Савинкова: «Я, со своей стороны, вполне разделяю мнение генерала Корнилова и поддерживаю высказанное им от слова до слова».

Этот комментарий многое объясняет. Очевидно, что за всеми инициативами Корнилова стоял в ту пору Савинков. Без его поддержки Корнилов, быть может, не решился бы на открытое нарушение субординации, к тому же сильно отдававшее шантажом. Однако Корнилов и Савинков по-разному подходили к своему сотрудничеству. Для Корнилова Савинков был союзником, для Савинкова Корнилов скорее являлся орудием. В.Б. Шкловский, хорошо знавший всех основных участников этих событий, полагал, что Корнилов был нужен Савинкову для того, чтобы пугать Временное правительство.

Разумеется, было бы ошибкой думать, что Савинков сам стремился к премьерскому креслу. Организованное им с помощью Корнилова давление на Керенского было, в понимании Савинкова, предпринято в интересах самого Керенского. Это должно было заставить того прекратить колебания, встать на позиции твердой власти. Савинков действовал методами, к которым привык за годы подполья, — хитростью и интригой. По-другому он просто не умел. Сам он при этом оставался в тени, а на первый план выдвигал Корнилова.

Савинков не учел изменившейся ситуации. Революция превратила политику из кулуарного занятия в публичное. Корнилов все больше превращался в самостоятельное действующее лицо. Лишь немногие посвященные различали за ним Савинкова. Большинство же тех, кто читал в газетах телеграммы Корнилова, видели только его. В качестве командующего армией Корнилов был одним из десятков генералов того же ранга, во главе фронта он стал одним из пяти командующих. Предпринятое им давление на Керенского сделало его фигурой, равной самому Керенскому.

Переломная эпоха всегда выдвигает новых людей. В этом смысле 1917 год тоже не стал исключением. Но и на фоне многих ярких фигур того времени выделяется человек, который, можно сказать, стал символом первых месяцев русской революции. В таковом качестве он остался в памяти многих. Достаточно вспомнить известные строки С. Есенина: