А под ним я голая - Евгения Доброва

Я и сама не знаю, что я здесь делаю. Впрочем, нет, это ложь. Знаю прекрасно. Пока они рисуют меня, я сижу и думаю, как мне жить дальше.

У Вали тоже есть машина, я так и запомню его: Валя на белом «ЗИМе». Знакомство наше проза жизни: подбросил до метро. Идти пешком было лень, я стояла на остановке у «Иллюзиона» уже полчаса, троллейбуса не было, дул сильный ветер, в коротком легком пальто я замерзла и стала голосовать.

А навстречу по улице ехал «ЗИМ».

О да, сначала меня пленила машина. Потом рассмотрела водителя: красавец, сумрачный Парис, да еще за рулем такого дирижабля. За пять минут доехали до «Китай-города», но только я там не вышла: знакомство закончилось в однокомнатной квартире бывшего доходного дома в Сивцевом Вражке, на психоделически зеленых простынях. Никогда раньше не поступала вот так, с места в карьер, но тут не устояла. Я снова попала на Арбат, подумала я, высунулась в окно и показала воображаемой Розочке язык – ее дом был совсем близко отсюда, в двух шагах за углом. Сам плебейский, грязный, шумный Арбат не люблю, но степенные переулки его хороши, пожить здесь я бы хотела.

Оказалось, кроме «ЗИМа» у Вали есть и другие диковины. Друг на друга похожие, почему-то все белого цвета, они стояли у него под окнами в ряд, как слоники на комоде, мал мала меньше: «ЗИМ», двадцать первая «Волга», четыреста седьмой «Москвич». Несмотря на свой возраст и не лучшее состояние, они все еще выглядели элегантными; есть все-таки некий шарм у старых машин, как, впрочем, и вообще у старых вещей.

То была прекрасная картина. Сиял на солнце хром. Дворовые дети, позабыв про скейтборды, окружали Валин автопарк и трогали решетки радиаторов. Дети были школьники, они уже прочитали про Маленького Принца, но пока еще не знали, какую мерцающую нить легенды о пилоте знаменитого истребителя «лайт-нинг» тянут за собой продолговатые задние фары, напоминающие киль. «Хвостатый стиль» нравился мне, да, но больше всего восхищало то, что вместо сидений в Валиных машинах настоящие диваны, и нет пристяжных ремней. Я же барыня по натуре.

Через месяц я стала разбираться в типах двадцать первых «Волг», выучила, что такое фаркоп, молдинги и колпаки; дольше всего не давались откидные сиденья в «ЗИМе», как-как? – страпонтены! – но и это словечко я одолела. Прочитала три стопки автомобильных журналов, завела соответствующие знакомства, научилась ездить по двору с коробкой передач на руле – словом, моя жизнь стала гораздо разнообразнее. Но были и минусы. Однажды ночью я проснулась от собственного крика. Валя меня лягнул – неожиданно, с остервенением и отчаянием какого-то последнего, запредельного физического усилия. Ты что?! Валя протер глаза, он был очень смущен. Я… нажал на тормоз. Машина впереди… вдруг стала приближаться… Вот что значит ездить со слабыми тормозами. – Какое счастье, что ты у меня не боксер.

Мы сидим у Вали на кухне, здесь очень уютно, стоит резной уголок, низко над столом свисает бра с кружевной рюшкой, мы смотрим фильм про великана и карлика, пахнет клубничным вареньем, медом и сдобными булочками – гостинцы от мамы, за окном падает снег, я подхожу к высокому двустворчатому окну и долго, долго смотрю на сонное роение снежинок в конусе рыжего, будто ржавого, фонарного света. Ближе к полуночи Валя уезжает бомбить. На «Волге». Это не очень выгодное занятие, потому что старая «Волга» жрет много бензина. «ЗИМ» еще менее выгоден, расход горючего относительно современных машин – три к одному. В худшем случае Валин заработок за ночь составляет триста рублей, в лучшем – тысячи полторы. Затея сперва показалась мне сомнительной: какой дурак сядет ночью в такую развалину? Ты ничего не понимаешь, это лучший автомобиль, но оказалось, любители есть.

Выглядел он соответственно. Как свои машины: красив! – но так запущен! – помню, выпалила Мишутке в ответ на вопрос, хорош ли мой новый друг собой. Одежда Вали: видавшая виды коричневая кожаная куртка, фасон американской морской авиации, красно-синяя клетчатая кепка-шестиклинка; джинсы из секонда, но сидят хорошо; из заднего кармана выглядывает сложенная вчетверо бандана; огромные кожаные перчатки; черные замшевые ботинки с распродажи «К+С». Что интересно, даже при всей своей потертости он жуткий пижон.

Еще у Вали есть Ляля. Кто она такая, долго оставалось за кадром Ляля ночевала на кухне на раскладушке, черная коса ее свешивалась и мела пол. В самом начале знакомства я спросила у Вали: это твоя подруга? – Сестра, – ответил он. Родная? – Ну, почти. – Что значит «почти»? Двоюродная? Сводная? – Четвероюродная, сказал Валя, она пока не может найти квартиру.

О себе она рассказывала многое, но не все. Другим советовала то же: – никогда никому не говори, сколько тебе лет: потом пригодится. Ляля из Питера, из древнего византийского рода Мурузи: семейная история с тайнами, предательством, кровной местью, покровительством российского императора и обретением нового отечества. От этого осталось: членство во вновь открытом Дворянском собрании, портрет прапрапрабабки в Эрмитаже (похожа), семейные легенды а-ля узник замка Иф с подменой трупа в тифозной больнице (1917 год), детские воспоминания: хлебосольный дом, стол на сорок персон, завтраки-обеды по часам и, видно в пику советским устоям, горничные в крахмальных передниках… Когда Мишутка увидел в моей записной книжке фамилию Мурузи, он присвистнул.

Что-то в ней действительно было царственное. По меньшей мере, старорежимное. Чудесные звуки имени – Лидия Мурузи, коса до колен, тяжелая, черная, бархатные платья, кружевные воротнички. Вздохи о реституции с раскладушки: семь доходных домов – Коломна, Мойка, Фонтанка… Один мавританский дом-торт на Литейном чего только стоит – торт, испеченный из теста военного предательства, пропитанный вареньем кровной мести и благоухающий розанами высочайшего императорского покровительства. Если с Невского проспекта по Литейному идти, вот вам верная примета, как Мурузи дом найти: он от вас направо будет, серый, каменный, большой… И еще – ее тяга к странной одежде, вычурной, элегантно-вульгарной, если нечто эдакое на витрине, возьмешь в руки – блестит, повернешь – сияет, – Лялино, и больше ничье (прозрачные туфли – из такого материала еще капельницы делают – с золотыми стельками; в пару к ним – блузки из рыболовных сетей). При этом – старосветский политес, непричесанной к завтраку не выходить, даже если конец света; кольца носить только на безымянном и на среднем пальцах, а на указательном и мизинце – «деточка, это же моветон!» – цитирует слова бабушки, впрочем, бабушку в семье не любили: мама, Елена Антоновна, потом, после бабушкиной смерти – бабушка ей приходилась свекровью – вышвырнула всю ее фамильную бронзу из окна, прямо во двор. Все это Ляля вдохновенно рассказывала за чисткой картошки. Тем не менее, если б не бабушка, Лялю бы Глашей назвали: «Я, – говорит, – повешусь в уборной, в мое время такие имена давали только кухаркам». А Ляля, когда с сомнительными мужчинами знакомится, через раз представляется: «Глаша», – и забывает. А потом пять раз по мобильному ответит «вы не туда попали», прежде чем вспомнит.

Ее рассказами я заслушиваюсь. Образы иной, далекой и прекрасной жизни завораживают – и после преследуют меня.