Анж Питу - Александр Дюма

«Себастьен, меня схватили и везут в Бастилию. Терпи, надейся и трудись.

Лильбонн, 7 июля 1789 года.

Р. S. Меня схватили, потому что я боролся за свободу.

Мой сын учится в коллеже Людовика Великого, в Париже. Умоляю того, кто найдет эту книгу, во имя человечности передать ее моему сыну; его зовут Себастьен Жильбер».

– И что произошло с книгой? – спросил Бийо, задыхаясь от волнения.

– Он вложил между страниц золотую монету, перевязал книгу шнурком и выбросил в окошко.

– И?..

– И ее нашел деревенский священник. Он выбрал самого крепкого юношу из своей паствы и сказал ему: «Оставь двенадцать франков своей голодающей семье, а Другие двенадцать франков возьми себе и ступай в Париж к бедному мальчугану, у которого отца схватили из-за того, что он слишком сильно любит народ». Юноша прибыл в Париж вчера в полдень, он отдал мне книгу отца – вот откуда я знаю, что отец арестован.

– Ну и дела! – сказал Бийо. – Я начинаю думать, что и среди священников попадаются неплохие люди. К несчастью, их очень мало. А где этот отважный юноша?

– Отправился вчера вечером в обратный путь; он надеется сберечь Для своих родных пять франков из двенадцати, которые взял на дорогу.

– Как это прекрасно, Жильбер, как это прекрасно! – сказал Бийо, плача от радости. – О, какой добрый у нас народ, ведь правда, Себастьен?

– Теперь вы знаете все.

– Да.

– Вы обещали вернуть мне отца, если я вам все расскажу. Я рассказал; подумайте, как сдержать слово.

– Я уже сказал, что спасу его или погибну. А теперь покажи мне книгу.

– Вот она, – отвечал мальчик, доставая из кармана «Общественный договор».

– А где письмо твоего отца?

– Вот здесь.

– Можешь не беспокоиться, – сказал Бийо, поцеловав строки, начертанные доктором. – Я иду в Бастилию, чтобы вернуть тебе отца.

– Несчастный! – сказал ректор, беря руки Бийо в свои. – Как же вы проникнете к государственному преступнику?

– Захватив Бастилию, тысяча чертей! Несколько гвардейцев рассмеялись. В мгновение ока смех охватил всю толпу.

– Да что же такое эта Бастилия, скажите на милость? – взревел Бийо, окинув толпу сверкающим от ярости взглядом.

– Камни, – сказал один солдат.

– Железо, – сказал другой.

– И огонь, – добавил третий. – Берегитесь, старина, он жжется.

– Да, да, он жжется, – повторила устрашенная толпа.

– Ах вот как, парижане, – завопил фермер, – ах вот как! У вас есть кирки, а вы боитесь камней; у вас есть свинец, а вы боитесь железа, у вас есть порох, а вы боитесь огня! Трусливые парижане! Подлые парижане! Парижане, созданные, чтобы прозябать в рабстве! Тысяча дьяволов! Найдется здесь хоть один храбрый человек, который пойдет со мной и Питу на приступ королевской Бастилии?! Я – Бийо, фермер из Иль-де-Франс. За мной, вперед!

Отвага внушила Бийо самые возвышенные слова.

Толпа, трепеща от возбуждения, забурлила, закричала:

«На Бастилию! На Бастилию!»

Себастьен вцепился было в рукав Бийо, но тот мягко отстранил его.

– Дитя, – спросил он, – какое слово стоит последним в письме твоего отца?

– «Трудись», – отвечал Себастьен.

– В таком случае трудись здесь, а мы пойдем трудиться там. Только наш труд будет состоять в том, чтобы рушить и убивать.

Юноша ничего не ответил ни бросившемуся ему на шею Анжу Питу, ни фермеру; он стоял, закрыв лицо руками, а затем вдруг начал биться в таких сильных судорогах, что его пришлось унести в школьную больницу.

– На Бастилию! – крикнул Бийо.

– На Бастилию! – крикнул Питу.

– На Бастилию! – повторила толпа. И все двинулись в сторону Бастилии.

Теперь, с позволения читателей, мы расскажем об основных политических событиях, свершившихся незадолго до описанных выше событий в жизни французского двора.

Те, кто хорошо знают историю этой эпохи, а также те, кого история как она есть пугает, могут пропустить эту главу и перейти к следующей, где вновь пойдет речь о приключениях Бийо и Питу; что же до этой главы, то она адресована лишь умам требовательным и пытливым.

Вот уже год или два как нечто неслыханное, неведомое, нечто, пришедшее из прошлого и устремляющееся в будущее, носилось в воздухе.

То была революция.

Вольтер, приподнявшись на мгновение со своего смертного одра, разглядел в окружавшей его тьме сверкание ее зари.

Подобно Христу, в чьем уме она родилась, революция призвана была свершить свой суд над живыми и мертвыми.

«Когда Анна Австрийская стала регентшей, – говорит кардинал де Рец, – у всех на устах было только одно:

«Королева так добра!»

Однажды врач г-жи де Помпадур, Кенуа, живший в ее доме, увидел входящего к маркизе Людовика XV: помимо почтения, некое другое чувство охватило его с такой силой, что он побледнел и задрожал – Что с вами? – спросила г-жа дю Оссе.

– Вот что, – отвечал Кенуа. – Всякий раз, как я вижу короля, я говорю себе: а ведь этот человек может отрубить мне голову!

– О! Не бойтесь, – отвечала г-жа дю Оссе. – Король так добр.

Из этих двух фраз «Король так добр!» и «Королева так добра!» – родилась французская революция.

После смерти Людовика XV Франция вздохнула полной грудью. Вместе с королем она освободилась от особ вроде маркизы де Помпадур и графини Дю Барри, равно как и от Оленьего парка.

Забавы Людовика XV обходились нации недешево – они стоили ей больше трех миллионов в год К счастью, на престол взошел король юный, нравственный, человеколюбивый, почти философ.

Король, который, подобно Жан-Жакову Эмилю, выучился ремеслу, вернее, даже целым трем.

Он был слесарем, часовщиком и механиком.

Ужаснувшись бездне, разверзшейся у его ног, король начал с того, что отказал просителям в каких бы то ни было милостях. Царедворцы содрогнулись. Утешало их лишь одно: отказывает им не король, а Тюрго; к тому же королева, быть может, еще не вступила в свои права и не имеет сегодня той власти, какую получит завтра.

Наконец, к 1777 году она получает эту долгожданную власть: королева становится матерью, король, уже показавший себя таким добрым королем и добрым супругом, будет отныне еще и добрым отцом.

Как отказать в чем-либо той, кто подарила Франции наследника престола?

Вдобавок, король еще и добрый брат; он, например, приносит Бомарше в жертву графу Прованскому, – а ведь король недолюбливает графа Прованского за излишнее педантство.