Мельница на Флоссе - Джордж Элиот

Мистрис Глег не изменила вследствие этого письма и не лишила детей мистера Теливера шестой или седьмой части своей тысячи фунтов; у нее были своего рода принципы. Никто пусть не скажет про нее, когда она умрет, что она не разделила своего достояние между своими собственными родственниками с полною справедливостью: в таком важном деле, как духовное завещание, кровь шла впереди личности и разделить собственность по капризу, а не в прямом отношении к степеням родства было бы позором. Таков был всегда принцип в семействе Додсонов; это было своего рода честь и справедливость, удержавшиеся по преданию в подобных семействах, преданию, бывшему солью нашего провинциального общества.

Но, хотя письмо не поколебало принципов мистрис Глег, разрыв семейный теперь было гораздо труднее исправить; что ж касается впечатления, которое она произвела во мнении мистрис Глег о своем достойном родственнике, то она объявила, что с-этих-пор она не намерена говорить о нем: сердце его, очевидно, было слишком испорчено. Только в конце августа, накануне отправление Тома в школу, мистрис Глег посетила свою сестру Теливер, не выходя однако ж, все время из кабриолета и удерживаясь от всяких советов, как бы нарочно показывая этим свое неудовольствие.

– Бесси должна терпеть за своего мужа, замечала она сестре Дин: – хотя мне и жаль ее.

И мистрис Дин совершенно соглашалась, что Бесси была достойна сожаление.

В этот вечер Том сказал Магги: «Ах, Магги! тетка Глег опять начала похаживать к нам. Я рад, что иду в школу; будет тебе доставаться одной!»

Магги уже было так горько от одной мысли об отъезде Тома, что это шуточное восхищение показалось ей оскорбительным и она все плакала в постели этот вечер, пока не уснула.

Мистер Теливер принужден был теперь найти поскорее человека, который бы дал ему охотно под обеспечение пятьсот. «Только это не будет клиент Уокима», говорил он сам-себе и, несмотря на это, по прошествии двух недель, оказалось противное – не потому, что мистер Теливер был слаб, по потому, что внешние обстоятельства были сильнее его. Такой человек нашелся только между клиентами Уокима. Мистер Теливер имел свою судьбу, подобно Эдипу, и в этом случае он мог привести в оправдание, подобно Эдипу, что он сам не сделал этого, но дело само на него обрушилось.

Жестоки были страдание Тома Теливера в первые три месяца им проведенные в Кингс-Лортон, под отличным руководством его высокопреподобия Уольтера Стеллинга. В академии мистера Якобса жизнь не представлялась для него особенно-трудною задачею: там было множество ребят, с которыми можно было играть; и так как Том был мастер на все игры – драку преимущественно – то он имел между всеми ними известное превосходство, которое казалось ему нераздельным с личностью Тома Теливера. Самый мистер Якобс, известный попросту под именем Старого Гогльса (потому что он носил очки) (Goggles по-английски значит старомодные очки, обделанные в кожу, которые прежде носили, чтоб защитить глаза от пыли.), не внушал тягостного уважение; и если уже это в обычае ему подобных табачных, старых лицемеров, писать как гравер, разукрашать свои подписи удивительнейшими арабесками, не слишком много думать про орфографию и декламировать, не сбиваясь «Му name is Narval» (Нарвал имя мое) (Известное стихотворение Вальтера Скотта, помещаемое обыкновенно во всех английских хрестоматиях и которое обыкновенно учат наизусть все школьники, как у нас оду Бог.), то Том, с своей стороны, был очень доволен, что ему не грозило впереди такое же совершенство. Он-то уж не будет табачным школьным учителем, но человеком с весом, как его отец, который смолоду охотился и ездил верхом на удивительнейшей вороной кобыле, какой, может быть, еще вам не удавалось видеть; Том сто раз слышал про ее высокие достоинства. Он также намерен был охотиться и сделаться в свое время человеком с весом. Он рассуждал так, что когда он вырастет большой, никто не станет спрашивать у него: хорошо ли и правильно ли он пишет; когда он вырастет, он будет барином; и станет делать что ему угодно. Трудно для него было примириться с мыслью, что его воспитание еще должно продолжиться, и что он не готовится к делу, которым занимался его отец и которое ему казалось необыкновенно-приятным, разъезжай только кругом, приказывай да езди на рынок. Священник, он думал, станет давать ему уроки из священного писание и, вероятно, заставлять его учить наизусть каждое воскресенье апостол, евангелие и тропари. Но, за неимением положительных сведений, он не мог себе представить школы и школьного учителя, которые бы не были похожи на академию мистера Якобса и этого почтенного педагога. Так, на всякий случай, в надежде встретить добрых товарищей, он запасся коробочкою с пистонами, не потому, чтоб в них была особенная надобность, но чтоб показать чужим мальчикам, что он привык обращаться с ружьем. Бедный Том таким образом, хотя он ясно видел всю тщету мечтаний Магги, сам увлекался, в свою очередь, мечтами, которые так жестоко разрушила его тяжелая опытность в Кингс-Лортони.

По прошествии двух первых недель, для него уже было очевидно, что жизнь, отравленная латинскою грамматикою и новым английским произношением, была жизнь тяжелая, которую еще более омрачала его необыкновенная стыдливость. Том, как вы – заметили уже, не отличался между мальчиками особенною развязностью; но для него было так трудно давать даже односложные ответы мистеру или мистрис Стеллинг, что он опасался как бы у него не – спросили за обедом: хочет ли он вторично пудинга. Что же касается до коробочки с пистонами, то он почти решился, с горя, бросить их в соседний пруд; он не встретил здесь ни одного воспитанника; он даже начинал чувствовать некоторый скептицизм в отношении ружей и сознавал вообще, что его теория жизни была подточена. Мистер Стеллинг по-видимому мало думал о ружьях или о лошадях; и все-таки Том не мог презирать мистера Стеллинга, как презирал он старого Гогльса. Если в мистере Стеллинге и было нечто поддельное, то Том не в силах был этого открыть; только после тщательного сравнение фактов, даже и благоразумнейший взрослый человек может различить настоящий гром от раската пустой бочки.

Мистер Стеллинг был рослый, широкоплечий мужчина, около тридцати лет, с белесоватыми волосами, стоявшими дыбом, и большими светло-серыми глазами, которые всегда были навыкате; у него был; звучный бас и вся наружность его дышала дерзкою самоуверенностью, переходившею почти в бесстыдство. С большею энергиею вышел он на свое поприще и намерен был сделать сильное впечатление на своих ближних. Высокопреподобный Больтер Стеллинг был не такой человек, чтоб ему оставаться целую жизнь в низшем слое духовенства; он имел истинно-английскую решимость проложить себе дорогу в свете. Во-первых, как наставник юношества, потому что при грамматических училищах (Грамматические училища (grammar-schools) в Англии в роде наших гимназий, или нормальных школ во Франции.) находились выгодные места, и мистер Стеллинг намерен был получить одно; из них. Потом, как проповедник – потому что он был намерен проповедовать самым поразительным образом и, привлекая к своей пастве толпы восторженных слушателей из соседних приходов; и производя необыкновенное впечатление, когда по временам ему случалось исполнять обязанности своего собрата-священника, не столь даровитого – он проповедовал экспромтом, и в сельских приходах, каков был Кингс-Лортон, этого рода стиль почитался совершенным чудом. Избранные места из Массильйона и Бурдалу, которые он знал наизусть, выходили необыкновенно-эффектными, когда мистер Стеллинг передавал их своим глубоким басом; но тем же самым тоном он высказывал и свои собственные жиденькие воззвание, так что слушатели находили их одинаково-поразительными. Мистер Стеллинг не держался особенного учение; оно было отчасти оттенено евангелизмом, потому что в то время евангелизм был в ходу в епархии, где находился Кингс-Лартон. Короче, мистер Стеллинг был человек, твердо намеренный подняться в своей сфере деятельности и подняться по своим достоинством, потому что у него не было никаких связей, кроме отдаленного родства с одним хорошим адвокатом, который не успел еще сделаться лордом-канцлером. Священник с такими энергическими желаниями, естественно, лезет в долги при начале; нельзя и ожидать от него, чтоб он жил всухомятку, как человек, который думает остаться всю жизнь несчастным кюратом; и если несколько сот фунтов, данных мистером Тимпсоном за своею дочерью, были недостаточны для покупки великолепной мебели, рояля, целого погреба вина и для разведения изящного сада, то отсюда следовало неумолимое заключение, что или эти вещи должны быть добыты другими способами, или высокопреподобный мистер Стеллинг должен обойтись без них; а это последнее предположение повело бы только к безрасчетной отсрочке вернейшего успеха. Мистер Стеллинг был такой решительный человек и с такою широкою грудью, что его ничто не останавливало; он сделается знаменитым, потрясая сердца своих слушателей, издаст потом новую греческую комедию и придумает к ней новые толкование. Он еще не выбрал, правда, этой комедии; женившись два года назад, он все минуты досуга отдавал мистрис Стеллинг; но он – сказал этой необыкновенной женщине, что намерен он делать, и она чувствовала большую уверенность к своему мужу, как человеку, все знавшему для этого.