Суета Дулуоза. Авантюрное образование 1935 - 1946 - Джек Керуак

Потому что в матче с Армией я б мог выйти и забить по крайней мере два гола и хоть как-то сравнять, а по случаю мог бы размазать их лучшего бегуна, из Лоуэлла, Арта Янура, прямо насмерть впереди, как я сделал с Халмало, когда мне было тринадцать. Если тебе не разрешают играть, как тебе играть во что-то?

Пока нападающие университетской команды Коламбии ссали по-крупному возле бара «Уэст-Энд» на 118-й и Бродуэе, прямо на глазах у моей маленькой будущей жены Эдны («Джонни») Палмер, которая считала, что это потешно, я сложил свой чемодан и радио и поехал домой в Лоуэлл ждать, пока меня Флот призовет. Декабрь 1942-го. (У нее крутился роман с другим моряком, который пропихивал ее сквозь турникет в подземке, чтоб никель сэкономить.) Капитаном команды был теперь Чэд Стоун, и он, казалось, поглядывает в мою сторону с сожалением. Надоел мне Тэкери Карр, который в меня толкался своей каменной башкой в схватках за мяч. Какая же это огромная куча конского навоза, когда тебе не дают себя проявить. В критический момент. Серебряные гвозди в стружке.

Но одну штуку я забыл – когда Лу Либбл вызвал меня опять в Коламбию, я поехал Нью-Йоркской, Нью-Хейвенской и Хартфордской железной дорогой, или как она у вас там называется, из Лоуэлла на север в Нэшуа, а оттуда в Вустер, и потом в Хартфорд, Нью-Хейвен и т. д., с Папулей своим на буксире. У большого старого Папули с собой была книжка, написанная Уиллардом Робертсоном, старым хара́ктерным актером в кино, называлась «Высокая вода», или «Низкая вода», или еще как-то, история про сборщика ракушек на побережье, который спас девушку, не дал ей утонуть (Айда Лупино, у Папаши любимая девка из актрис) (с Жаном Габеном Французским), и пока Папаша храпел на своем старом железнодорожном сиденье, я прочел весь роман за двенадцать часов из Лоуэлла до Нью-Йорка. Теперь люди так больше не делают. Двенадцать часов в тусклом поезде со старыми проводниками и тормозными кондукторами, которые бегают и орут «Мериден!», а я читаю весь французский киношный роман целиком. И очень хороший к тому ж. Подумать только, нас не осаждали бортпроводницы авиалиний с улыбками из фальшивых зубов, приглашениями к какому-то незримому танцу, а оставили в покое, чтоб можно читать всю книжку… А наутро мы пошли в кабинет к Лу Либблу, и случилась эта ссора с Лу. Но где-то во сне у себя я вижу, что несу слишком много бремен, и другие люди спешат со мною рядом по пути к конечной железнодорожной станции. Я их прошу подержать мое пальто, или зонтик, или гандон, а они все время вежливо отказываются, и потому это значит, что я теперь иду по жизни с такими бременами, что столько не вынести. И никому до этого нет дела.

Но мой Па уже прочел этот роман и хотел, чтобы я изучил его под бурыми огоньками того старого вагона, пока тот дребезжал себе по Новой Англии… задумайся об этом на секунду, когда вступаешь в Братство Железнодорожных Кондукторов. БЖК.

Не ООПЖД[38]тебе.

И вот мы с Па разделались с Нью-Йорком, и я возвращаюсь в Лоуэлл ждать, как я уже сказал, чтобы меня призвали на Флот, и когда меня вызывают наконец, я уже подхватил краснуху, то есть в натуре, прыщи по всей спине и рукам, и очень мне плохо. Я пишу Флоту записку, и они говорят, жди две недели. Я снова дома с Ма и начинаю аккуратно от руки печатными буквами писать прекрасный такой маленький роман под названием «Море – мой брат», который как литература срань, а как рукописные буквы очень красивый. Я в доме снова один со своим карандашом для печатных букв от руки, но очень болею германской этой корью. Тогда, вообще-то, ее целая эпидемия вокруг бушевала. Флот во мне не усомнился. Но на следующей неделе, когда я вновь поправился, еду на поезде в Бостон на Флотскую Авиабазу США, а меня там крутят в кресле и спрашивают, не кружится ли голова. «Я не слетел с катушек», – говорю я. Но меня ловят на замере высоты. «Если вы летите на восемнадцати тысячах футов, а уровень высоты таков-то и там-то, ваши действия?»

«Откуда мне нахрен знать?»

И так меня увольняют из высшего образования в колледже и предписывают сбрить лохмы, с салагами в Ньюпорте.

Что было не так уж плохо, только им всем по восемнадцать, а мне вот двадцать один.

Ну и груда зануд, все болтают только о своих прыщах или подружках, одной, как будто у меня и подружки-то не бывало, и анекдоты мне эти свои бородатые травят. Огромная разница, служивые офицеры должны знать, между восемнадцатью и двадцатью одним. Нам полагалось цеплять свои гамаки к крюкам в казармах Ньюпорта, Род-Айленд, и что ни минута, какой-нибудь восемнадцатилетний псих вываливался, посредь ночи, плюх на палубу, да и я тоже, стараясь повернуться в более удобные позы. Меж тем кто-нибудь все время будил меня в моем хлипком и безоговорочном гамаке посредь ночи, типа в 3 часа, чтоб я ходил туда-сюда с фонариком и карабином (ну, стволом) в виде «Часового» караула. Потом наутро тебе не дают курить. И приходится нырять за салаг, чтоб подкурить себе бычок, пацаны.

Кормили неплохо. Но когда я провел тот месяц дома с краснухой, сочиняя «Море – мой брат», я все время играл себе Пятую симфонию Шостаковича и теперь уже стал прямо избалован. Все эти казаки, гарцующие на пони по степям. Вместо этого я тут оказался с парнями, орущими во Вторых ротах: «Шире шаг, шире шаг, ать два», – и шагают себе мимо в своих вязаных шапочках и бушлатах.

От того, что я вынужден тебе рассказать про ВМС США, у тебя крышу начисто срежет.

Ну, в общем, против восемнадцатилетних деток я ничего особо не имел, а имел я против того, что меня застраивать станут до смерти и не курить до завтрака, не делать того, сего и этого. Я знал, что пацаны – глупое пушечное мясо, как нам всем известно, но они ж отличные пацаны были, как это тебе известно, однако вот эти вот дела с нельзя курить до завтрака и эти другие дела с адмиралом и его Епической Свитой, что расхаживали повсюду и рассказывали нам, что палуба должна быть такой чистой, что на ней чтоб яичницу можно было жарить, если ее нагреть, они меня доконали. Что это за фертик такой, кому хватает наглости велеть мне смести соринку у меня с ноги?

Я потомок очень важного господина, который служил при Дворе Короля Артура, и ему не говорили поддерживать себя в такой чистоте, хоть они там вовсе не были неряхами, как всем нам хорошо известно, просто все в кровище ходили (как палуба адмирала).

Эта вмаза антисептики, и правила не курить, и хождения в караул по ночам во время липовых воздушных налетов на Ньюпорт, Р. А.,[39]и с суетливыми лейтенантами, которые на самом деле стоматологи, а велят тебе заткнуться, если жалуешься, что тебе от них зубы сводит… Я сказал этому лейтенанту ВМФ, который дантист: «Эй, Док, только не делайте мне больно», – а он мне: «Вы отдаете себе отчет, что обращаетесь к старшему по званию командиру!» Командиру, ишь ты поди ж ты. А потом, когда мы все в первый день ввалили, док говорит: «Ладно, мочиться вот в ту пробирку вон там», – этот пацан сказал, прямо рядом со мной стоял, говорю тебе: «Отсюда?» – и практически никто шутки не понял. А это была самая смешная шутка отсюда до Челмзфорда, Массачусетс. Что самое забавное, пацан это серьезно спросил.