Кончина СССР. Что это было? - Дмитрий Несветов

Надо при этом иметь в виду, что по событиям 1993 года еще не было закончено расследование, даже обвинение в окончательной формулировке не было предъявлено, хотя прошло уже более полугода. Там работа шла сложнее, было много внутренних противоречий, даже внутри самой следственной группы – противоречий в оценках. Политическая ситуация еще больше раскалывала людей: если кто-то стрелял по законному парламенту, то почему мы пытаемся судить тех, кто сидел в этом парламенте, в Белом доме? Понимаете, что там было…

Ну а сегодня считаете ли вы вину членов ГКЧП и тех людей, которые были с ними связаны, полностью доказанной? И считаете ли вы правильным и справедливым, чтобы их тогда все-таки осудили на основании предъявленных обвинений и по тем самым статьям?

Понимаете, наверное, плох был бы тот врач, который говорил бы, что тогда он ставил один диагноз, а теперь ставит другой. Нет, здесь не может быть двойных стандартов, не может быть внутреннего разделения. Есть закон, и у тебя есть моральное и нравственное право ему следовать. Дойдя до должности Генерального прокурора, человек, я думаю, должен понимать всю свою ответственность – не только профессиональную, но и моральную, нравственную. Поэтому я, конечно, не сомневаюсь, что расследование было проведено объективно.

Какие действовали на тот момент законы – мы можем спорить, насколько они давали нам возможность квалифицировать деяния, – но это были те законы, которые тогда действовали. Мы исходили из действовавшего Уголовного кодекса Российской Федерации, и даже после распада Союза привлечение должностных лиц на территории России по обвинению в измене несуществующему государству было законным и правильным. Они ведь посягали в том числе на суверенитет и независимость России как государства, пытаясь изолировать и парламент, и президента Российской Федерации. Поэтому мы убеждены, что, если бы дело справедливо рассматривалось, все было бы по-другому.

Мне часто говорят: а вот Варенникова же оправдали. Ну, во-первых, все гэкачеписты согласились с амнистией, а Варенников не согласился и правильно, наверное, сделал. Это были его взгляды, его убеждения. Его оправдали. Но я исхожу еще из того, что ГКЧП был похож на механизм часов, в котором каждая шестеренка приводит в действие другую. А тут получилось примерно так. Представьте себе вы пришли слушать оперу «Евгений Онегин», а на сцене только одна няня, которая поет свою арию, а потом рассказывает: «А вот тут Татьяна должна спеть Онегину о том-то и том-то». На процесс Варенникова остальные гэкачеписты были приглашены как свидетели, там им ничего не угрожало, там судили только одного Варенникова. В результате суд признал, что он выполнял приказы и не был идеологом ГКЧП и оправдал как человека военного, выполнявшего устав и приказы министра Язова.

И еще об одном загадочном эпизоде тех трех дней. С какого «перепугу» утром 21 августа они, заговорщики, все-таки сели в самолет и полетели в Форос – сразу после того, как не решились на силовую развязку, на то, чтобы идти до конца, отказавшись от штурма, от реального комендантского часа, от разгонов, арестов и прочих строгостей? Зачем они полетели к Горбачеву? Неужели они не понимали, что в глазах главной оппозиционной, противостоящей им силы, в глазах российского руководства, это выглядело признанием полной и абсолютной капитуляции? И уж если в этой ситуации к кому и идти, то никак не к президенту СССР, а к Ельцину. На что они рассчитывали, как вы думаете?

Они летели каяться. Кроме того, они знали о личной неприязни Горбачева к Ельцину. Да, многое поменялось в мгновение ока, но внутри Горбачев, конечно, понимал, что Ельцин – тот человек, который угробит его как президента Союза. Поэтому они надеялись сыграть на этом. Это первое.

Второе – у них оставалось одно заблуждение, даже когда они находились в местах лишения свободы (это я сам подтверждаю). И Лукьянов, и Крючков всегда говорили: «Из этой ситуации надо выйти политическим путем. Ну какое уголовное дело? Ну какие аресты? Никому невыгодно нас судить. Давайте договоримся». И они были в этом убеждены даже в течение всего первого месяца нахождения под следствием. Я понимаю так: они поехали каяться, после чего их, наверное, снимут с должностей, но никто не пойдет ни на какие уголовные дела – верхушка всегда договорится сама с собой. И эта психология «сядем и договоримся» существует по сей день.

Еще один боевой фрагмент, о котором я просто не могу вас не спросить. Один из самых известных, пожалуй, самый известный эпизод с вашим личным участием во всей этой истории, – это арест Председателя КГБ СССР Крючкова вечером 21 августа. Когда вся эта очаровательная компания вместе с Горбачевым и сопровождавшими его лицами из руководства РСФСР вернулась во Внуково. Тогда же, как я понимаю, было возбуждено уголовное дело, причем возбуждено союзной Генеральной прокуратурой. Но тогдашний Генеральный прокурор СССР Николай Семенович Трубин, вероятно, оценив всю сложность и неоднозначность ситуации, реально испугался возможных силовых действий и сопротивления… Предположил, что может быть организован силовой отпор со стороны сопровождавшей (или встречавшей) Председателя КГБ группы сотрудников. И, чтобы не провоцировать ситуацию, решил от греха подальше арест не производить. А вы таки это сделали.

Эта сцена описана в воспоминаниях по крайней мере нескольких очевидцев. Но все сходятся на том, что, когда вы подошли к трапу самолета, возле которого уже стоял Председатель КГБ СССР, и представились, Крючков с недоумением на вас посмотрел и сказал: «А собственно, почему российская прокуратура, где союзная?» Вы тогда что-то ему сказали и, объявив о своих полномочиях, произвели арест. Так все и было? И было ли по-человечески страшно в этот непростой момент? Или по большому счету все уже было понятно?

Да, вы знаете, как раз до конца-то ничего еще не было понятно. Когда было принято решение арестовать, мы еще с одним следователем сидели у меня в кабинете и на двух печатных машинках сами печатали постановления об аресте, потому что был цейтнот: самолет уже летел. Более того, именно Руцкой настоял, чтобы Крючкова взяли в тот же самолет, в котором летели он сам и Горбачев с российской делегацией. Причем они даже не скрывали оснований: «Уж тогда нас точно не собьют». Это свидетельствовало о том, что никто ничего до конца не понимал. Никто точно не знал: армия, КГБ, эти огромные машины – кому они подчинены в данный момент, какой приказ они выполнят? А вдруг кто-то встанет и скажет: «Крючков арестован, теперь я командую». Или: «Язова нет, теперь я командую». Поэтому ощущение, что все это может закончиться в любую минуту, не оставляло.