Линия красоты - Алан Холлингхерст

Ник готов был воскликнуть: «Это те, пурпурные?» — но вовремя удержался. Он знал эти штаны, как знал все, что хранилось в старой комнате Тоби. Он бывал там тысячу раз, листал его школьный дневник, вдыхал чистый запах мальчишеских плавок, даже примерял те самые пурпурные штаны, которые на длинных ногах Тоби, должно быть, смотрелись очень нелепо. Но он промолчал и только кивнул, проглотив все, что мог бы сказать.

Вошел Джеральд — черная двойка, розовая рубашка, белый воротничок, синий галстук, — великодушной улыбкой показывая, что не ждет от гостей того же качества одежды. При виде Кэтрин — в макинтоше поверх микроскопического платья она выглядела почти голой — он не дрогнул. Вошедший следом Бэджер оказался не столь сдержан.

— Боже, девочка моя! — воскликнул он.

— Ваша крестная, дядя Бэджер, — с наигранной скромностью отвечала Кэтрин.

Бэджер нахмурился:

— Хм… в самом деле. Кажется, я обещал охранять твою нравственность или что-то в этом роде? — И, потирая руки, плотоядно на нее уставился.

— Ну, за охранителя нравственности вас принять сложно. — С этими словами Кэтрин присела на подлокотник и сделала большой глоток.

— Киска, не хватит ли с тебя? — спросил Джеральд.

— Папа, это первый бокал, — ответила Кэтрин.

Ник понимал, о чем беспокоится Джеральд. Чувствовалось, что Кэтрин сегодня настроена воинственно. Бэджер так и пожирал ее глазами, желто-седая прядь, из-за которой он получил свое прозвище, прилипла к потному лбу. Ник вспомнил, Тоби рассказывал ему, что в Африке, где Бэджер служил в молодости, его прозвали не барсуком, а гиеной. Вот и сейчас, подумалось Нику, он, словно пожиратель падали, кружит вокруг Федденов — а они относятся к этому как к милой шутке, ибо ниже их достоинства было бы принимать Бэджера Брогана всерьез.

Уже начали собираться гости, но Кэтрин все не уходила — должно быть, хотела убедиться сама и доказать отцу, что Барри Грум в самом деле не здоровается. Джеральд поспешил подать ему намек — громко сказал:

— Добрый вечер, Барри! — пожал руку и еще прикрыл ее другой рукой, словно опасаясь, что Барри снимется с места и улетит. В результате приветствие вышло чересчур долгим и теплым.

— Что это ты, Джеральд? — подозрительно оглядевшись кругом, поинтересовался Барри.

Джеральд повел его знакомиться с гостями; Барри смотрел кругом надменным и критическим взором — и не здоровался. Увидев Кэтрин, он проговорил:

— A-а, прелестное создание! — и сделал попытку очаровательно улыбнуться.

Кэтрин спросила, где его жена; Барри ответил: паркует машину.

Время от времени Джеральд как бы невзначай поглядывал на Кэтрин: чувствовалось, что его нервирует и присутствие дочери (быть может, в расчете на это Кэтрин и медлила с уходом), и особенно ее плащ. Впрочем, лучше уж плащ, чем неприлично открытое платье под ним… Мордену Липскомбу он представил Кэтрин с явной неохотой. Седовласый старик американец с тяжелым и хищным лицом подал ей руку и улыбнулся чуть насмешливо, словно при встрече с каким-то древним, давно побежденным соблазном.

— Боже мой, — проговорил Тоби, — сестренка сегодня одета, как эти девушки, ну, знаешь… в стриптиз-клубах, которые зазывают гостей…

— Как проститутка она одета, — уточнила Софи.

Вплыла леди Партридж, обуреваемая противоречивыми стремлениями: ей хотелось и вести себя как дома, и обратить на себя всеобщее внимание. Сложное положение ее усугублялось глухотой, из-за которой леди Партридж трудно было судить, как реагируют на нее зрители. Бэджер подбежал и принялся увиваться вокруг нее, и она приняла его ухаживания благосклонно. Бэджера она знала еще мальчиком, как-то раз даже его выхаживала, когда он, гостя на каникулах у Федденов, свалился со свинкой. Эта свинка была в семье предметом неисчерпаемых шуток, порой довольно рискованных (ибо свинка, как известно, иногда дает осложнение на яички). Слыша этот семейный обмен добродушными остротами, Ник вспоминал своих родителей и тосковал о далеких временах, когда у него не было от них секретов.

И сейчас он думал о Лео, представлял его рядом с собой, и воображаемое присутствие Лео бросало на дом, на прием, на гостей какой-то новый отблеск, тем более прекрасный, что ни хозяева, ни гости о нем не подозревали. Налив себе джину с тоником — можжевелового, любимый сорт Джеральда, — Ник отрешенно дрейфовал по комнате, ничуть не боясь, что за весь вечер с ним никто не заговорит. С новой остротой взгляда смотрел он на картины на стенах, мысленно объясняя их Лео, благодарному ученику. Под Гуарди с видом людей, не вполне понимающих, куда они попали, стояли второй член парламента Джон Тиммс и его жена Грета: он — в сером костюме, она — в синем платье для беременных и с белой косынкой на шее. Выглядело это удивительно и неуместно, все равно как беременная госпожа премьер-министр. Джон Тиммс возглавлял какое-то незначительное министерство, был несколькими годами моложе Джеральда, однако успел развить в себе невозмутимость и непоколебимое самодовольство. Если Барри Грум не здоровался, то Джон Тиммс, кажется, и не моргал. Взгляд У него был неизменно настойчивый, почти призывный, а голос, независимо от содержания разговора, звучал словно с трибуны. Впрочем, несмотря на все это, обаянием он не отличался. Разговор шел о Фолклендской войне, о том, что ее непременно надо увековечить памятником (Тиммс говорил «мемориал») и ежегодно праздновать ее окончание.

— Что-то вроде Трафальгарского дня, — заключил Тиммс.

Его жена, игравшая в семейном дуэте вариации на темы мужа, тут же подхватила:

— А почему бы не возродить сам Трафальгарский день? В самом деле, обязательно нужно его возродить! Наши дети уже не помнят о войне с французами…

Джон Тиммс с победной улыбкой обвел взглядом комнату, словно говоря, что гордится женой, однако сам так далеко заходить не рискует. Взгляд его уперся в Ника (который Тиммсу представлен не был), и он громогласно поинтересовался:

— Вот вы — скажите, вам бы хотелось, чтобы фолклендская война была увековечена для потомства в мемориале?

— М-м… Мне кажется… — начал Ник, сам удивляясь тому, до какой степени лишен какого бы то ни было мнения по этому поводу.

И снова ему представилось, что рядом стоит Лео — уж он-то, наверное, нашел бы что сказать!

Рядом появилась Кэтрин — она обходила все группки гостей.

— Мы говорим о Фолклендах, — объяснил ей Ник.

— Не сомневаюсь, премьер-министр одобрит идею ежегодного парада и мемориального комплекса, — сообщил Тиммс. — Ведь, говоря откровенно, честь этой победы принадлежит ей.

— И конечно, нашим войскам, — густо зардевшись, порывисто добавила Грета Тиммс. — Нашим храбрым воинам!

— Не просто храбрым, милая, — уточнил Джон Тиммс. — Неустрашимым!

Кэтрин, растянув губы в улыбке, театрально зажала уши:

— Как вы можете спокойно произносить такие словечки? «Неустрашимый», «непобедимый», «непоколебимый»… По-моему, звучит кошмарно!