Каменная пациентка - Эрин Келли

– Не могу поверить, что это была твоя знаменитая женщина постарше.

Джесс принял мое презрение за ревность и неистово затряс головой.

– Знаешь, что она заставила меня понять? Все время, пока я отрывался с одноклассницами моих братьев и прочее в этом духе – я двигался в неправильном направлении. Мне нужно восхищаться женщиной, ну, ты понимаешь, что я имею в виду, и я просто подумал, что девушки моего возраста… я подумал, что нужно сперва самому стать постарше, найти кого-то поопытнее, но это не так, верно? Все это у тебя есть, это исходит изнутри тебя. Ты умная, классная, красивая. – Говоря это, он обхватил ладонями мои щеки и искал мои губы. – Я люблю тебя, малышка, я обожаю тебя, и в один прекрасный день я хочу увидеть это место вновь открытым, и тогда все пойдет так, как было раньше. До того, как Гринлоу все разрушила. Мы сможем жить той жизнью, какой должны были жить наши родители.

Несмотря на жару, меня пробрала дрожь. Только теперь, когда Джесс четко изложил свои мечты, я осознала, как сильно они отличаются от моих. Почему он все испортил, заговорив о будущем? Ему не хватало того, что есть здесь и сейчас? У меня не получалось отделить Джесса от Назарета. Больница являлась тем, к чему мы шли, и определяла то, кем мы были. Я не могла представить наше существование вне этого замкнутого круга. Я поймала взгляд Джесса, горящий искренностью и надеждой, и поняла, что самая тяжелая вещь, которую я могу вообразить, – это остаться с ним, причиняя ему боль.

– Речь! Скажи речь! – раздался крик около девяти часов вечера. Марк явно радовался тому, что удалось собрать родных на сцене старого клуба «Социал». Сверкающий занавес подняли, и показался плакат, сделанный Триш. Она написала «С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, МАРК! С ПЯТИДЕСЯТИЛЕТИЕМ!» на старой больничной простыне, на обороте которой было написано «СПАСЕМ НАЗАРЕТ ОТ ЗАКРЫТИЯ!». Марк снял свою широкополую шляпу и невнятно пробормотал:

– Впервые за два года мы все вместе впятером! – Он был в ковбойском костюме и обнимал руками своих сыновей. Джесс вдруг показался очень юным рядом с Уайаттом, прическа «маллет» которого сверкала от лака, и Клеем, которому было всего-то двадцать с небольшим, но выглядел он так, словно прожил вдвое дольше остальных.

– Я бы хотел сказать всем большое спасибо, что пришли, – продолжал Марк. – Особенно Триш, моей великолепной девочке. – Триш подняла бокал и уколола себя в глаз бирюзовым коктейльным зонтиком. – И моим прекрасным мальчикам, выросшим теперь в мужчин. Хотя мы потеряли Буча, мы все так же скучаем по нему каждый день, верно, Триш? – Триш за секунду постарела на два десятка лет и уткнулась головой в плечо Уайатта. Марк, чувствуя, что испортил всем настроение, изменил тактику. – Все, что мне сейчас нужно, – это чтобы один из них подарил мне внука. Да, парни? А, а? – При этих словах Марк посмотрел на Клея, но Джесс подмигнул мне через танцпол. – А теперь я хочу, чтобы вы все поразмялись. Никаких отмазок!

Уайатт взял микрофон и запел песню «Давай, Эйлин!».

– Малышка, – сказал Джесс, – что ты желаешь выпить? – Я никогда не видела его пьяным по-настоящему; он был само очарование. Он помахал двадцаткой бармену. Когда у Бреймов появлялись деньги, они хотели, чтобы все об этом узнали. К моему удивлению, Клей убедил Джесса совершить акт осквернения. Чтобы оплатить вечеринку – музыкантов, диджея, персонал бара, – все три брата провели трудный день, сначала вытаскивая викторианские каминные решетки из некоторых комнат Назарета, что было достаточно безопасно, а затем продавая их антикварам из Эссекса, что было несколько хуже. Они сказали Марку, что это чаевые Уайатта, и он им поверил. Или сделал вид, что поверил.

– Ты прекрасна! – Джесс протянул мне мой коктейль. – Ты выглядишь на двадцать один год! – Впервые в жизни я была одета так, чтобы убивать наповал, – в платье-бандо и в красные туфли на шпильках, которые обошлись мне в недельную зарплату няни. Я не могла толком ни ходить, ни есть. Девушкам приходится учиться преподносить себя, и эти умения я приобретала с готовностью и головокружительной легкостью. – Я чертовски тобой горжусь!

Его слова стали напоминанием, что я была выставлена напоказ не сама по себе, а как его девушка. Наши отношения развивались как нечто запретное, но в маленьком городке все становится известно, и теперь все начали публично нас поздравлять; пожалуй, мы не смогли бы получить более теплых пожеланий даже в день нашей свадьбы. Я больше не чувствовала себя чужаком: Джесс меня натурализовал.

– Что означают твои подмигивания, а?

– Не волнуйся, у нас достаточно времени для всего. В первую очередь ты должна закончить школу. Не хочу, чтобы у наших детей была глупая мама. Такая же глупая, как папа. – Свое собственное стремление к выпускным экзаменам он постоянно преуменьшал, зная, что в любой день потребности семьи могут перевесить гордость, и ему придется покинуть школу для работы на полную ставку. – Ты, вероятно, даже поступишь в колледж в Ипсвиче.

Я закусила губу. Тайник с университетскими проспектами, припрятанными рядом с моим архивом из больницы, давно заменил брошюры школы-интерната. Я видела, что именно придется оставить позади, если я хочу идти дальше, и задумывалась: хватит ли мне для этого твердости в сердце.

– Ага. – Я обвела взглядом бар. Пакетики жареного арахиса были прикреплены к картонке с изображением фотомодели, и всякий раз, когда кто-то покупал один, открывался очередной дюйм обнаженной плоти.

– Мы можем устроить здесь наш свадебный прием, – сказал Джесс. – Удобно, и церковь рядом.

– Я и не знала, что ты ходишь в церковь. Никогда даже не видела тебя возле нее.

Это прозвучало резче, чем я ожидала. Полагаю, оттого, что мне было легче указать на его лицемерие, чем развеять его заблуждения относительно нашего брака.

– О, да, – произнес он, явно задетый. – Рай и ад, добро и зло – я верю во все это. Необязательно ходить в церковь, чтобы стараться быть хорошим человеком.

Рядом со мной появился Клей, размахивая пустым пинтовым стаканом перед барменом. Он был выше и плотнее Джесса, с коротко стриженными волосами и сломанным носом, а сходство заключалось в румянце, широких бровях и в неуловимом аромате волос и тела, смешанном с запахом машинного масла и кожаной куртки. От Клея исходила угрожающая энергия, как от жужжащих электрических опор, торчащих снаружи на фоне вечернего неба. Он проследил за моим взглядом на орешки.

– Я возьму все! – прорычал он, и рассмеялся собственной шутке.

Я слабо улыбнулась в ответ и повернулась лицом к комнате. В одном углу висела доска для дартса. Кто-то пригвоздил к ней дротиком большую фотографию Хелен Гринлоу прямо в правый глаз, и это выглядело так, будто наконечник вытянул наружу черноту из ее зрачка. На стене рядом кто-то написал маркером: «Чтобы мы не забыли». Ну-ну, подумала я с волной разочарования. Я не любила Хелен Гринлоу в той же мере, как и остальные жители Настеда, однако Бреймы были буквально одержимы ею.

– Вы слышали, что в больнице была съемочная группа? – спросил Клей. – Они снимают документальный фильм о ней.