Хранительница его сокровищ - Салма Кальк

— Вот прямо нужно?

— Да, чтобы держать вместе наших сотоварищей. Поучения и молитвы им не интересны, а историю они станут слушать охотно, уверяю вас. И служки, и монахи, и моя молодёжь. Они не читают книг, зато любят байки.

— Хорошо, я подумаю.

— Не бойтесь, вас будут слушать.

— Господин Фалько, я так-то полтора десятка лет преподавала, прежде чем уйти в музей, — сообщила она. — И у меня были не только уроки на двадцать человек, но и поточные лекции.

— Что вы делали? Вы… были учителем? — ну хоть чем-то она его удивила!

— Именно.

— И… чему вы учили?

— Истории и философии.

— Вы учили юных девушек?

— Не только. Всех подряд. И детей, и постарше, и мальчиков, и девочек. И взрослых тоже.

— Скажите, а что же ваш муж? Он отпускал вас… читать лекции?

— А что ему оставалось? Деньги-то не лишние!

В его глазах билось «Не верю». Наверное, он представлял таких преподавателей почтенными старцами в хламидах вроде статуи Геродота. И совершенно точно не мог предположить, что жизнь преподавателя — это вовсе не возвышенное и прекрасное, а нечто невнятное, складывающееся из понятий «часы», «годовая нагрузка», «учебный план», «рабочая программа», «учебно-методический комплекс» и прочая хрень, здесь казавшаяся абсолютно фантастической. И что мало какой мужик всё это вывезет — да ещё за те деньги, которые платят за такую работу.

Поэтому она встала, поблагодарила его за вечер и попыталась откланяться.

— Госпожа моя… — начал он.

— Я не заблужусь, моя палатка вон там.

И в кусты ещё надо. Он там остро лишний.

— Уснёте?

— Вполне.

— Тогда доброй ночи.

— А вы?

— Сейчас моя стража. Ещё через полчаса разбужу брата Василио.

Наутро их подняла Крыска — вещи-то у неё тут оставались. Бесцеремонно растолкала и сообщила, что завтрак через полчаса, а шатёр уже нужно убирать.

Болело всё тело. Как будто ударная доза спорта после полугода лежания на диване. По правде говоря, так и было — танцы нагрузка, конечно, но совсем не на те мышцы, на которые конь. И ведь сейчас снова на него забираться, а Лизавета сомневалась, поднимет ли она хоть одну ногу. И ночь на жестком тоже радости телу не добавила.

Но пришлось выбраться наружу, умываться, причёсываться, заплетать Тилечку. В кустах можно было ходить в рубахе, без дублета, и хорошенько растянуться — насколько позволило тело. Тилечке она посоветовала сделать то же самое, у девочки после вчерашнего болели ноги, мышцы пресса и что-то ещё.

После переживаний минувшей ночи Тилечка, обычно весёлая, молчала. Никак не реагировала на подколки молодёжи, когда ей с шуточками передали кусок хлеба с вяленым мясом — просто поблагодарила.

Лизавета же отметила, что раньше, дома, после такого дня, такого вечера и такой ночи она бы себя долго по кусочкам собирала. А сейчас хотя бы голова не болит, и то хорошо.

Лагерь собран, вещи упакованы. Конь Огонёк готов идти дальше и тащить её на своей мощной спине.

Попытка поднять ногу не удалась — было слишком больно. Вторая — тоже.

— Госпожа моя, позвольте мне.

Сокол. Свеж и бодр, будто не болтал с ней полночи, не пил и не дежурил потом.

— Вы заберётесь туда вместо меня? — усмехнулась она.

— Ураган мне этого не простит, — вернул он усмешку.

Ураганом звался его конь — изящный вороной красавец, и разом с тем злобный зверь, который позволял приближаться к себе только хозяину. Он сам его кормил, поил и чистил, во всяком случае — вчера было так.

— Ураган — это ваш конь?

— Да, мы вместе уже пять лет. Представления не имею, где Астальдо нашёл его перед этим походом. Но нашёл, и за это ему большое спасибо. А сейчас я вас подниму, а вы попробуете забраться в седло.

— Вы? Меня? Поднимете? — ага, три раза.

Поднимет он такую тушу, как же!

— А что не так? — не понял он.

И в самом деле, обхватил её за бёдра и поднял. Легко. Непринуждённо. Сказать, что она удивилась — сильно преуменьшить. И даже забыла, для чего это вообще было сделано. Потом опомнилась, схватилась за седло, оперлась на одно стремя и перекинула ногу во второе. Выдохнула.

— Спасибо, — почему-то было неловко смотреть в его улыбающееся лицо.

Может, не так и плохо, что здешние женщины на мужчин не смотрят?

— Пожалуйста, госпожа моя, — он кивнул и отошёл.

Что-то у кого-то проверил, на кого-то прикрикнул, что-то ещё… Лис, уже красовавшийся верхом, поинтересовался:

— Мы сегодня отправимся, или будем теперь жить здесь?

Если в городе он носил белоснежную мантию с золотыми лучами, то в пути — одежду из чёрного бархата, с вышивкой и цепями. На взгляд Лизаветы, лезть на коня в бархатном костюме было верхом непрактичности, но кого интересовало её ценное мнение? Вот она и оставила его при себе.

— Можем отправиться хоть сейчас, — подмигнул Сокол. — Но если ты потом спохватишься, где твоё вино, ответить тебе будет нечего. Потому что чуть не забыли.

И вправду, служки тащили небольшой бочонок, который стали фиксировать на спину вьючной лошади.

Лис смотрел, нахмурившись… а потом вдруг рассмеялся своим бархатным смехом.

— Само Великое Солнце надоумило меня взять тебя с собой. Ты помнишь обо всём на свете, даже о том, о чём забыл я сам!

— Пользуйся, пока можно, — усмехнулся Сокол.

Взлетел в седло, потрепал по шее своего Урагана. А Лис скомандовал выступать.

Разумнейший на свете конь Огонёк сам отправился следом за остальными. Конь Аттилии по имени Красавчик, тёмно-коричневый в белых чулочках, тоже был не дурак, и двинулся вперёд. Лизавета мысленно пнула себя, что даже не обратила внимания, как девочка попала в седло — настолько увлеклась своей болью в мышцах. И крепкие объятия Сокола до сих пор ощущались в соответствующем месте — ещё бы, её никто и никогда за все её годы так не поднимал, а последние лет десять о таком и помыслить-то было нельзя! Кто ж управится с такой тушей! А вот ведь, управился, и помощи не запросил.

— Скажите, госпожа Элизабетта, а как вы перемещаетесь с места на место у себя дома? Неужели у вас там не ездят верхом? — а она и не заметила, как рядом оказался Лис.

Бархат поблёскивал на солнце, цепь серебрилась, рыжие волосы растрепались. Тёмные глаза смотрели внимательно и заинтересованно.

— Нет, господин Астальдо, не ездят.

— Как же тогда?