Падение Стоуна - Йен Пирс

— Полагаю, революционная группа какого-то толка, — сказал я неуклюже.

— Как странно! — Она отбросила лист и переменила тему. — Я подумала, что вы ведь не ели. И может быть, не откажетесь пообедать? Я не в настроении искать общества, но мне не хочется обедать одной. Вы окажете мне большую любезность, если согласитесь.

Я поднял глаза, наши взгляды встретились, и мой мир изменился навсегда.

Я был парализован, я буквально не мог шевельнуться. Казалось, я не просто смотрю ей в глаза, но заглядываю глубоко ей в душу. Меня будто ударили кулаком в живот. Как это выразить? Леди Рейвенсклифф исчезла из моего сознания, ее сменила Элизабет. Лучше описать преображение моего восприятия я не способен. Полагаю, причастны тут были и ее хрупкость, и ее гордость, так же как ее красота, и ее голос, и то, как она двигалась. Прядка темно-каштановых волос, упавшая на ее левый глаз, решала все, как и легкий намек на ключицу над верхним краем ее темного платья. С ней что-то произошло, казалось мне, хотя я не мог бы сказать, было ли это реальностью или просто отражением того, что творилось в моей голове. Я не мог бы сказать, правда ли вижу что-то или лишь вообразил то, что хотел увидеть. В конце концов я отвел глаза, и если бы в эту секунду мне потребовалось сделать движение, не знаю, сумел бы я сделать его без трепета.

Я понятия не имел, что произошло, а вернее, как это произошло. Не знаю этого и теперь. Естественно, я сознавал, насколько это нелепо. Чтобы я, молодой двадцатипятилетний человек, был сражен женщиной старше меня почти на двадцать лет, аристократкой, моей нанимательницей, недавно овдовевшей. Женщиной, все еще искренне оплакивающей мужа, чья ежегодная сумма на карманные расходы далеко превосходила то, что я был способен заработать в ближайшие десять лет. Что могло быть смехотворнее?

Тут я осознал, что, хотя я и надеялся, что Элизабет ничего не заметила, она тоже умолкла и смотрит не на меня, а на огонь.

— Вы устали, — сказал я, стараясь взять сердечный тон, но не подавив нервозности. — Вы очень добры, что пригласили меня, но мне правда надо попробовать разобраться с этим вопросом завтра же.

Я хотел уйти из этого дома, уйти от нее как можно скорее. Я с трудом удержался, чтобы не кинуться стремглав к двери.

Она снова посмотрела на меня и бледно улыбнулась.

— Хорошо. Я пообедаю одна. Вы вернетесь с вашими открытиями?

— Только если будет о чем рассказать. Я не хочу отнимать у вас время по пустякам.

Мы встали, и я пожал ей руку. Она не смотрела на меня, а я на нее.

Я обливался потом, когда вышел на улицу, хотя воздух был прохладным. Меня томило ощущение, будто я только что спасся из доменной печи или от какой-то смертельной опасности. Всю дорогу домой ее лицо, и ее духи, и ее улыбка, и эти глаза кружили в моих мыслях и отказывались подчиняться моим требованиям оставить меня в покое. Они же фантомы, не более. В эту ночь я опять спал плохо.

Я не стану описывать следующий день. Не потому, что он не был интересным, но потому, что любое действие требовало неимоверного усилия воли, когда я хотел лишь сидеть, смотреть перед собой и перебирать мысли, которые мне никак не следовало допускать в голову. И в шесть часов, когда я опять вошел в этот дом, я понимал, что весь день был потрачен, чтобы убивать время в ожидании мгновения, когда я смогу ее увидеть снова. И в нежелании этого, так как все, что могло произойти, должно оказаться разочарованием после вчерашнего вечера. Пусть даже тогда ничего и не произошло.

Она приняла меня; мы поговорили о том, что никакой важности не имело. В нашем разговоре пряталась неловкость, которой я прежде не замечал. Я не мог говорить с ней, как нанятый, как кто-то, выполняющий для нее работу, как эксперт в порученном мне деле. Но никакого другого тона я принять не смел, да и в любом случае не имел для этого достаточно опыта.

После особенно длительной паузы, на протяжении которой огонь в камине словно бы обрел чрезмерную значимость для нас обоих — это было лучше, чем избегать глаз друг друга, — она вновь обернулась ко мне.

— Могу я задать вам вопрос?

— Конечно.

— Вчера вечером вы хотели меня поцеловать?

Я не знал, что ответить. Сказать правду? Это изменило бы все абсолютно; я бы уже не смог стоять перед ней и разговаривать нормально. И я все еще не знал, как ответит она. Как я упоминал, пути аристократов, и иностранцев, и женщин, все еще были для меня тайной. Я абсолютно ее не понимал; я не мог отделить то, что думал, от того, что хотел думать. Я знал только, что внезапно опять дыхание у меня перехватило, а сердце заколотилось даже сильнее, чем в прошлый вечер.

— Да, — сказал я после долгой паузы. — Очень. — Снова долгое молчание. — Как вы поступили бы, если бы я сделал это?

Она улыбнулась, но только чуть-чуть.

— Я бы поцеловала вас в ответ, — сказала она. — Я рада, что вы удержались.

У меня упало сердце. Мой малый опыт ограничивался девушками, которые либо хотели поцелуя, либо нет. А не женщинами, которые одновременно хотели и не хотели. Но я знал, что она подразумевала.

— Миледи…

— Полагаю, что в данных обстоятельствах вы можете называть меня «Элизабет», — ответила она, — если хотите. И еще я думаю, что будет лучше перестать говорить об этом. Нам обоим ясно, что отношения между нами изменились. Было бы глупо не признать этого в какой-то мере.

«Но, — хотелось мне спросить, — как они изменились? Что я должен сделать? Чего вы хотите от меня?»

— Вы, наверное, думаете обо мне очень дурно. Я сама очень шокирована, хотя не так сильно, как следовало бы. Я безнравственная иностранка, и кровь сама говорит за себя. Но это не значит, что я чувствую себя свободной следовать своим желаниям.

Ну хоть что-то, хотя я не знал что. Голова у меня шла кругом от всевозможных объяснений. То ли женщина, обезумевшая от своей потери, бросающая вызов судьбе, позволяя себе подобные мысли, сознательно ведя себя так. То ли женщина, которая (так я предположил) много лет ни с кем любовью не занималась и больше уже собой не владела. Я даже взвесил, что могу ей нравиться, что я единственный, кто способен предложить ей понимание. Что я единственный, кто хоть что-нибудь знает о том, что она может чувствовать. Это был самый опасный, самый коварный вариант.

— Мэтью?

Она что-то сказала?

— Простите, — сказал я. — Я немного отвлекся.

— Я сказала: пожалуйста, сообщите мне ваши открытия.

Я чуть было не сказал: «Мои открытия? Да кто на свете ломаный грош даст за мои открытия!» Я хотел лишь объяснить ей, как хотел заключить ее в объятия и погрузить пальцы в ее волосы и чтобы она опять посмотрела на меня тем взглядом. Пропавшие дети, аферы, банкротящиеся компании, каким тривиальным вздором все это было в сравнении!

Но разговор вела она, а не я. И она лучше меня знала, как сохранять здравый смысл. Где она научилась этому? Как люди обретают интуицию, когда остановиться, а когда продолжать в подобных ситуациях? Или это просто возраст и опытность?