Падение Стоуна - Йен Пирс

— А! Вы про них, — сказал я. — Ну, ничего интересного. Только пара моментов. Вы знаете, что «Инвестиционный траст Риальто» вскоре соберет ежегодное собрание?

— Нет.

— И тем не менее. Я подумал, что мне следует пойти, просто чтобы познакомиться с этими людьми. Мой ограниченный опыт в подобных вещах подсказывает, что ничего интересного произойти не должно, но как знать? И вы помните, миссис Винкотти сказала, что ее отец оставил ей кое-какие деньги? Некоторую сумму, которую каждый месяц присылает «Барингс»?

Она кивнула.

— Это не ежегодная рента. Эти деньги посылал ваш муж. И, судя по ее словам, выплачивались они поквартально много лет. Записи имеются только за десять последних лет, но мы можем предположить, что с самого начала платил он.

Это ее как будто заинтересовало, но затем ее лицо вытянулось.

— Но чем это может помочь?

— Непосредственно — нет. Миссис Винкотти не может быть предметом наших розысков. Раз он платил ей деньги, то ему не потребовалось бы поручать душеприказчикам ее розыски. Она никак не может быть ни этим ребенком, ни его матерью. Объяснить эти выплаты я никак не могу и скажу только, что нам они не помогают. А потому я не намерен больше этим заниматься, если только какие-то новые факты не укажут на возможную связь.

— Видимо, жизнь Джона не была такой прямой, как я полагала, — сказала она. — Я не думала, что он имеет секреты от меня. Теперь, когда он умер, я ничего, кроме них, не нахожу.

Это, бесспорно, было самым большим секретом. Все мои инстинкты требовали развернуть это перед ней: ваш муж был обманщиком и аферистом. Он крал деньги собственных компаний в гигантском масштабе. Но как я мог сказать такое женщине с такими глазами? Если я промолчал, то не ради акционеров «Риальто».

— О Братстве, или как они там себя именуют, — сказал я торопливо, — я мало что узнал. Только группа эта, очевидно, настолько мала, что не представляет никакой угрозы дальнейшему маршу мирового капитализма, и состоит из таких фракционеров, что два года назад их за смутьянство вышвырнули из другой группы, именующей себя «Союзом Социалистической Солидарности». «Союз Солидарности», в свою очередь, вышел из «Интернациональной Организации Трудящихся»… ну, вы понимаете суть.

— Так сколько их там?

— Немного. Насколько я сумел установить.

— Интересными они тоже не кажутся, — сказала она спокойно. — Вы уверены, что это каким-то образом не связано с его репутацией капиталистического эксплуататора масс?

— Я ничего не могу предположить без дополнительной информации.

Она покачала головой.

— Пока оставьте это. Деньги невелики и, видимо, не имеют отношения к нашим розыскам.

— А мне уже было привиделся его давно утерянный сын в облике дикоглазого революционера.

— Но тогда ему было бы точно известно, кто он.

— Справедливо.

Она повернулась ко мне и взяла меня за руку.

— Мне необходимо разобраться с этим делом, — сказала она негромко. — Оно начинает меня преследовать. Мне нужно начать новую жизнь, а не тратить дни и дни, приводя в порядок прежнюю. Пожалуйста, помогите мне. Обещайте сосредоточиться на важном.

Конечно, я пообещаю. Что угодно. Вновь, пока она держала мою руку и смотрела на меня, я жаждал обнять ее и вновь не обнял. Но мое сопротивление уже убывало.

Я не целиком проигнорировал ее просьбу сосредоточиться на потерянном ребенке. Но на протяжении следующей недели мои розыски ничего не дали, и, кончив оттягивать, я сделал то, что делают в подобных обстоятельствах, — заплатил молодому человеку в регистратуре рождений и смертей, чтобы он просмотрел регистрационные книги неделю за неделей и месяц за месяцем, не был ли зарегистрирован ребенок с «Рейвенсклифф» в графе «отец». Шансы, что это даст хоть что-то, практически равнялись нулю. В записи ставится фамилия ребенка, а этот почти наверное не носил отцовскую. Я навел справки у иностранных журналистов в Лондоне, как искать детей во Франции, Испании, Италии и других местах, и рассылал письма, прося о помощи. Опять-таки, это вряд ли могло принести результаты быстро даже в лучшем случае, но я решил выполнить свою работу досконально. Примерно неделю спустя осталась последняя возможность — написать во все сиротские приюты Европы. Я решил не браться за это как можно дольше.

Затем я возобновил свой интерес к деньгам Рейвенсклиффа в немалой степени потому, что начал находить тему денег в целом завлекательной. Я проработал на леди Рейвенсклифф более месяца. На моем банковском счету теперь лежал 21 фунт, и каждую неделю мой доход настолько превышал мои расходы, что я даже завел привычку набрасывать столбики цифр, вычисляя, сколько я буду иметь в это время в будущем году или еще год спустя. Иметь деньги было куда интересней, чем не иметь. Я даже почти начал постигать (с низкой точки зрения), что движет людьми вроде Рейвенсклиффа. И тут меня осенило: начало выкачивания Рейвенсклиффом капиталов из компаний совпадает со временем, когда «Сейд» приступил к расследованию «Риальто» и внезапно его оборвал. Так решил владелец, Молодой Сейд, и было логично поразмыслить над ним.

Отец готовил его для их бизнеса, но, как сказал Уилф, склонностью к этому он не обладал. У него хватало ума не вмешиваться и предоставить все надежным людям, знатокам своего дела. Затем он отстранился, появляясь только на квартальных заседаниях правления, получая свои дивиденды и подписываясь на всех тех документах, которые требуют росчерка председателя. Если я создал образ типичного владельца компании второго поколения, медленно расточающего накопленное его отцом богатство на самоублажение и пустую роскошь, то образ этот был абсолютно неверен. Ибо у Молодого Сейда имелась тайная жизнь. Он был англиканским приходским священником, найдя в этом свое призвание еще в юности. Только авторитет крайне решительного отца воспрепятствовал его рукоположению в ранней молодости, и едва авторитет этот исчез, Молодой Сейд принял сан почти с неприличной поспешностью. Странная смесь — церковные скамьи и кафедры с одной стороны, проверка корпорации с другой, но он, казалось, совмещал их безо всякого труда. «Церковный справочник Крокфорда» снабдил меня всеми необходимыми сведениями, чтобы его отыскать. Молодой Сейд жил в Солсбери.

— Я верю, что тружусь на Божьей ниве и там, и там, — сказал он с улыбкой, когда позволил мне войти (не без заметного колебания, надо отметить). — Сознание, что их грехи будут обличены, помогает и богатым людям соблюдать честность. А это значит, что с бедняками будут обходиться справедливее. И должен сказать, все то, что во время моего ученичества я узнал о людских слабостях и о соблазнах власти, было хорошей подготовкой для жизни в лоне Церкви.

Он мне понравился, чего я не ожидал, поскольку еле скрываемое неодобрение Уилфа заранее настроило меня против него. Однако Молодой Сейд (его отец скончался более десяти лет назад, но эпитет сохранился) произвел на меня впечатление. Более приходской священник восемнадцатого века, нежели член свежереформированной, мускулистой Англиканской церкви, — не для него проповедовать рабочим или туземцам. Нет, Сейд был счастлив оставлять людей в покое. Если к нему приходили, что же, прекрасно, но он не считал, что имеет право докучать людям без необходимости. Он крестил, бракосочетал и погребал своих прихожан; он читал свои книги и вел тихую, полную удовлетворения жизнь в обществе своей экономки, кота и друзей.