Французский поход - Богдан Сушинский

— Голытьба не сумел насолить им столько, как Сулыма, — все еще не сдавался Сирко. — Он не той славы сын. Ну да, видно, так уж ему на роду написано было.

Приблизившись к карете, Хмельницкий сел в нее, движением руки приглашая других полковников последовать его примеру. Гуран, Улич и поджидавший у кареты ротмистр Хозар должны были составить их конный эскорт.

— Понимаешь, Сирко, — неожиданно вернулся к их разговору генеральный писарь, — канцлер тоже ждал, что я буду просить за Голытьбу. Еще как ждал. И я действительно чуть было не подался в ходатаи, но вовремя узнал от одного знакомого шляхтича, что, как бы я ни просил, приказ короля отменить уже никто не сможет.

— Кроме самого короля, — напомнил ему Сирко.

— Увы, даже сам король. Потому что не решится пойти против воли многих сенаторов. А значит, просьбами своими я лишь унизил бы и славного казака Семена Голытьбу, вечная ему слава, и себя, и весь люд казачий.

— Наверное, так оно и случилось бы.

— Каждому ясно, что ни мы польскую шляхту, пришедшую в Украину «с огнем и мечем», ни шляхта нас — щадить не собираемся. И продолжаться это, по всей видимости, будет до тех пор, пока Польша и Украина не станут выступать перед всей Европой, как равные государства. А ведь каким сильным был бы союз этих государств! Не страшны были бы ему ни Турция, ни крымская орда, ни все прочие недруги.

Объединить эти два государства под рукой великого киевского князя? — усомнился в возможности такой унии Сирко. — Правда, говорят, что когда-то об этом мечтал еще Северин Наливайко. Но лишь в начале своего восстания. Со временем у него появились иные замыслы, более достойные сего рыцаря.

— О, нет, — покачал головой Хмельницкий. — Оказаться под рукой, пусть даже королевской, Киева… Шляхта Польши скорее покончит жизнь массовым ритуальным самоубийством, чем согласится на это.

— А разве наше, украинское, рыцарство когда-нибудь сумеет смириться с этим?

Они молча взглянули друг на друга. В их взглядах явственно просматривались решимость воинов, но безысходность заведших себя в тупик политиков.

— Так что ж нам, так и ходить во все века друг на друга с «огнем и мечем»? — первым дрогнул Хмельницкий. — Так и будем истреблять цвет рыцарства своего, цвет европейского рыцарства [20] в бессмысленных войнах?

Сирко задумчиво помолчал, потом вдруг вынул из ножен саблю и, держа перед собой оголенный клинок, словно священник Библию, решительно и почти торжественно произнес:

— Да, полковник, так и будем. Много, бесчисленное множество раз. И не стыдиться, а гордиться будут потомки славой нашей, добытой в боях друг с другом. Они будут гордиться ею. Каждый — славой своего воинственного предка.

Когда полковники подъехали к зданию, в котором их должен был принять посол Франции граф де Брежи, там их поджидала открытая карета.

— Кто из в-вас п-полковник Хмельницкий? — заикаясь, поинтересовался гусарский поручик, нервно прохаживавшийся возле нее.

Хмельницкий назвал себя.

— Граф п-просит прощения. Он ж-желает принять вас в своем домашнем к-кабинете. Остальным господам граф предлагает зайти в п-посольство, где их ждет н-накрытый стол. Н-надо т-торопиться, г-господа. Нас не должны видеть здесь.

— Почему такая скрытность? — не понял Хмельницкий. — Насколько мне известно, все делается именем короля.

— К-королевы, — уточнил поручик. — Д-даже не короля, а к-королевы. Правда, сенаторы сейма решили, что в П-польше все должно происходить п-по их в-воле. Но многие шляхтичи и с ними не считаются.

— Проклятая, заблудшая в грехах столица, — только так и мог отреагировать Хмельницкий на сообщение поручика.

Он уже понял, что, независимо от исхода, поездка во Францию втянет его в придворную борьбу, в сути которой будет очень трудно разобраться. Но еще труднее будет выбраться из нее. И даже если бы он отказался ехать сейчас в Париж на переговоры, поедет кто-то другой, а посему общей ситуации это уже не изменит.

— Вот именно, «з-заблудшая», — с легким сердцем признал поручик. — Спасти эту с-страну можно, только р-разрушив до основания ее столицу и пригласив откуда-то короля. Хотя бы из н-норманнов, — излил он душу, уже обращаясь к Гяуру и Сирко.

Но те молча прошли мимо него во двор, где их ждал кто-то из дворцовых слуг графа.

Хмельницкий и поручик сели в карету, и возница, тоже солдат, взмахнул не кнутом, а длинной драгунской саблей. Размахивая ею, словно шел в бой на египетской колеснице, он погнал лошадей к дому французского посла.

— Настоящего к-кучера я отправил в х-холопскую, пусть отдохнет, — объяснил поручик появление столь странного возницы. — Он и к-кнут прихватил с собой.

— Так, значит, вы выполняете волю королевы? — попытался Хмельницкий вернуть его к личностям более важным.

— Высказанную устами ее п-подданных.

— Тогда, наверное, сможете объяснить мне, почему этот, еще только предполагаемый, «французский поход» вызывает при дворе такое противостояние?

— Куда обстоятельнее, пан п-полковник, вам сможет объяснить это граф де Брежи. К тому же вас примет и сама королева. Она оч-чень з-заинтересована, чтобы казачьи полки были направлены во Францию. П-посол действует в основном ч-через нее. Она ведь родственница принца де Конде. Ну и Людовика XIV, конечно.

Решив, что таким образом поручик-гусар отказался давать ему какие-либо дальнейшие объяснения, Хмельницкий замолчал и, отодвинув занавеску, прикрывавшую оконце, принялся рассматривать улочку, которой они проезжали.

Сообщение поручика о том, что, возможно, его примет королева Мария-Людовика Гонзага, несколько приободрило полковника. Но в то же время заставило спросить себя: а почему не король? Ясное дело, королева будет говорить от имени короля. Повелевать тоже от его имени. Она это умеет. Тем не менее напутствие он хотел бы получить из уст Владислава IV. И чувствовать себя во Франции военачальником войск польского короля, пусть даже полностью сформированных из украинцев.

«Но ведь ты поедешь туда не с войсками короны, а как наемник, — остудил свою гордыню Хмельницкий. — Что не одно и то же. Если бы польский король действительно желал помочь Франции, он послал бы туда отборные польские полки».

— Теперь, когда Владислав породнился с Людовиком XIV, такая помощь была бы воспринята во Франции как жест, достойный короля Великой Польши, а потому вряд ли когда-нибудь была бы забыта. По крайней мере, при правлении самого Владислава.