Венецианский контракт - Марина Фьорато

– Хорошо спала?

– Да.

Матрас оказался чистым и мягким; и теперь, когда не было ни качки, ни тревоги за здоровье отца, ни вшей, она действительно проспала несколько часов – без сновидений. Сабато отступил немного, насколько позволял темный узкий коридор.

– Дай-ка я взгляну на тебя, – сказал он, и Фейра почувствовала на себе его взгляд – добрый, не хищный.

Ей было не по себе в одежде служанки. Ткань сама по себе была довольно мягкой и вполне сносной, но платье немного давило в подмышках и сохраняло запах пота бывшей хозяйки, да к тому же фасон у него был непристойный. В комнате не было зеркала, но Фейра все же видела многочисленные изъяны своего наряда. Шея слишком оголена, а декольте открывало грудь почти до самых сосков. Она не смогла перевязать грудь, потому что лиф держался на тугом корсете, из-за которого её грудь казалась огромной. Рукава на предплечье были узкими, а манжеты из простого кружева на локтях едва прикрывали руки, оставляя запястья открытыми. Пышные юбки, занимавшие чуть ли не всю комнатку, едва доходили до икр, открывая ноги в чулках. Кроме всего прочего, Фейра была выше сбежавшей служанки, а это значило, что корсаж оказался ниже, рукава короче, а юбки выше, чем надо. Её громоздкий медицинский пояс, который она привязала под нижними юбками, заставлял их ещё больше топорщиться на бедрах, отчего талия казалась меньше. На голову следовало надеть мягкую кружевную шапочку, и когда Фейра заплела и уложила волосы, тщательно спрятав под ней все золотисто-коричневые локоны, шея и плечи у неё оказались совершенно неприкрытыми. Её собственная одежда годилась разве что для печки. Вместо желтых туфель она надела кожаные сапожки, стоявшие под стулом. Они были ей немного малы и поношены, но кожа оказалась на удивление мягкой. Свою единственную желтую туфельку, испачканную в грязи, она спрятала под кроватью – как единственное напоминание о прежнем наряде.

Она выпрямилась и показалась человеку по имени Суббота. Ей было холодно, неудобно, она чувствовала себя незащищенной, но Сабато остался доволен.

– Настоящая венецианская служанка, – сказал он, кивнув ей. – Пойдем, я покажу, что надо делать. Ни с кем не говори, акцент выдает тебя. Я сказал всем, что из-за болезни тебе тяжело разговаривать. Главное – держись подальше от моего хозяина; он не питает особой неприязни к туркам, но сейчас ему поручили тяжелейшую задачу, которая мучает его день и ночь. Со временем, конечно, мы можем – с твоего разрешения – раскрыть ему твою тайну, потому что он-то как раз знаком с дожем. Лично.

– Хозяин? Разве не вы здесь хозяин? – удивилась Фейра.

Он рассмеялся – странным, фыркающим смехом, с ноткой горечи.

– Нет. Я говорил тебе – удача покинула меня вместе с твоей матерью. Времена были тяжелые, и с тех пор я всегда был чьим-то слугой. Пойдем.

Фейра вышла из комнаты вслед за ним. Вскоре ей придется хранить молчание, так что она задала свой последний вопрос:

– А как имя вашего хозяина?

Спускаясь по винтовой лестнице, Сабато ответил ей через плечо:

– Его зовут Андреа Палладио.

* * *

Где-то в мрачных глубинах Дворца дожей двое стражников, которые упустили Фейру, стояли в комнате без окон. Перед ними за темным деревянным столом сидел человек со светлыми волосами, задававший им вопросы; но голос у него был таким приятным и дружелюбным, что они всерьез поверили, что смогут избежать наказания, которого ожидали. С другого конца стола сидел низенький человек в четырехугольной секретарской шапке. Он царапал пером по бумаге, пока старший из стражников описывал беглянку.

– Она была смуглая?

– Кожа или волосы?

– И то и другое, сеньор.

– Темнее венецианцев?

– Темнее некоторых, я уверен, сеньор, – ответил тот, который был помоложе. – Но вообще-то она могла сойти и за южанку, если бы не одежда.

– Особые приметы?

Стражники переглянулись.

– Чем она отличается от других? Кроме одежды. Вы говорили о жёлтых туфлях.

– Понимаете, сеньор, она… как сказать… когда толпа сорвала её вуаль…

– Она хорошенькая, – выпалил второй.

На мгновенье воцарилась свинцовая тишина.

– Вы хотите сказать, что она красива.

– Да, сеньор.

– Вы хотите сказать, что мы ищем красивую турчанку?

Первый стражник – старше и умнее второго, испугался. Было что-то в тоне инквизитора такое, что заставило его снова вспомнить о жалящей плетке.

– Теперь я вспомнил, – начал он, – кожа у неё была смуглой, почти черной. – Он бросил взгляд на своего товарища.

– Точно, – согласился второй. – А нос крупный такой…

– Крючком! – торжественно закончил первый. – Он свисал вниз, а туфли у неё были загнуты вверх.

Человек со светлыми волосами одобрительно кивнул, а секретарь ещё быстрее заработал пером. Когда он закончил рисунок, инквизитор показал его стражникам.

– Вы думаете, – спросил он, и голос его снова стал елейным, – это похоже на неё?

Стражники уставились на набросок. На них смотрела уродливая старуха с крючковатым носом, темнокожая, замотанная в вуаль и в бесформенных шароварах. Нос у неё свисал вниз – прямо к вздернутым туфлям. Оба стражника радостно закивали.

Инквизитор взял рисунок рукой, на которой сверкали перстни, передал старшему стражнику.

– Отнесите это художникам в Кампо Сан-Вио, – приказал он. – К заходу солнца эти изображения должны висеть на всех углах в каждом сестиери.

С первыми лучами солнца человек в птичьей маске вышел на безмолвные улицы Мираколи, подметая мостовую подолом своего длинного черного плаща.

Он остановился возле двери с красным крестом и постучался тростью. Семья, закутанная в накидки с капюшонами, безмолвно покинула дом и последовала за ним, неся свои немногочисленные пожитки.

Он направился к следующей двери, помеченной крестом, и сделал то же самое. Вскоре за ним шла небольшая процессия, петляя по улицам, в которую по пути вливались новые члены.

Возле церкви Мираколи Аннибал поднял трость, и люди остановились. Он вошел в церковь, где его крестили, но не преклонил колени и не стал любоваться мраморным убранством. Вместо этого он поднялся по небольшой лестнице на каменную арку, которая серовато-коричневой радугой нависала над улицей и вела к небольшому монастырю, примыкавшему к церкви. Через решетчатые окна он видел людей, которые толпились внизу, ожидая его. Внезапно его охватила паника. Но ведь это он привел всё в движение и теперь должен довести дело до конца.

Он прошел по арке к расположенной за ней дверце и постучался ручкой своей эбеновой трости – вложив в это столько уважения, сколько смог. Ему открыла дверь престарелая монахиня в черной рясе и белом апостольнике. La Badessa – аббатиса прихода Мираколи, с которой он имел продолжительную беседу накануне.